— ???
Как попал домой, не помнил!
Подняться с постели оказалось не просто: тяжесть переливалась из одного полушария в другое, и возникал страх, что где-нибудь не выдержит и лопнет. Но всё верхнее подреберье выдержало, не лопнуло, только внизу могло прорвать… и он заторопился в туалет…
"Лило, лило, как из ведра и то и дело, спина потела… становилось легче тело…" — мыслил он почти стихами, не помня, где слышал подобное, но голове и ниже действительно становилось легче, словно что-то, всё же лишнее, переполнявшее, снижало уровень и падало вниз покидая страдающую оболочку.
Дверь туалета скрипнула и знакомая кудрявая шевелюра, плавно переходящая в чёрную, мелкими кольцами бороду, показалась в щели, беспардонно рассматривая напрягшегося на унитазе Дмитрия.
— Верёвку проглотил? — спросила голова, по эллински лапидарно.
— Закрой дверь! — гневно воскликнул Дима, удивляясь наглости древних.
— Сколько можно там сидеть? — предложение было составлено уже по-нашенски.
— Сколько захочу столько просижу, времени у меня просто навалом! — криво усмехнулся засевший.
— Ты говоришь, о времени, словно ОНО какая-то куча! — обиженно возразил голос из-за двери.
— Так тоже у нас говорят, иногда, без разницы!
— Ну так вылезай, мне сказали, что ты хотел меня видеть?
— Хотел, но когда — не определял!
— Почему?
— Потому, что нахожусь вне времени, а значит — свободен от него, для меня это — суть сущего! Я устал куда-либо спешить и отодвигаю время в сторону, чтобы пройти дальше… — Димка сам удивился тому, что ляпнул… но не очень, мыслящие останки купались в остатках спиртного и организм, пока ещё лживо, находился в ладу с самим собой.
За дверью раздался короткий смешок и гость проговорил:
— И чего я к тебе дураку хожу, может потому, что Бодхисаттва за тебя просит?! Но ему бы не понравилось, как ты говоришь о Времени! Время — понятие незыблемое! Это часы — идут, маятник двигается, человек… — само движение — его кровь, клетки, вся вселенная его микрокосма, планеты летят в своих системах, галактики перемещаются во вселенных, вселенные — родятся, живут, умирают, родятся снова… во Времени. Помнишь, у Канта — об идеальности пространства и времени, и ещё — о реальности понятия свобода?! Эти два учения он соединяет фундаментом звучащим так: "Понятие разума о безусловном, в целокупности всех подчинённых друг другу условий…" А? Каково? Но оставим средневекового Канта пока в покое… он, пожалуй, имел в виду нечто иное! А мы… Время облекло всё своей властью! Время — Бог всего сущего! Но если оно летит, предположим, то летит тоже во времени, словно северное сияние — разноцветным газовым шарфом — движется, извиваясь, в пространстве… если летит? — Демиург изучающее взглянул на Дмитрия… (тот, чуть приоткрыв рот, ждал ответа…) и, вздохнув, продолжил: — Конечно, летит, движется, ведь движение — жизнь, бытие! А, если прошлого нет? оно прошло, убежало, улетело вперёд, вместе со временем, оставив за собой… что же оставив, если ничего нет, и осталось только в памяти? — он опять посмотрел на внимательного слушателя, не совсем уверенный в его внимательности, ведь открытый рот не показатель.
— Что ты на меня всё время поглядываешь? я, что должен отвечать на твои дурацкие вопросы? это я к тебе припёрся или ты?.. — психанул Димка, мысленно представив щель под комодом… — И вообще, книжка моя про Буддизм, тебе-то чего надо? Грека древний! Иди раков ловить!
Демиург, как всегда тонко улыбнулся; наверное, так улыбались своим пациентам Фрэйд, Юнг или знаменитые воспитатели — воспитанникам, те о ком мог слышать Дима — Макаренко, Сухомлинский, Ушинский, и кивнул:
— Будда почти мой ровесник… но дело не в возрасте, а в глубинном смысле определённой философии, я ведь к этому и веду тебя, сам же спрашивал… а теперь… "Припёрся!" Вот я и говорю: А память? Память-то осталась, значит и время, и нет смысла — времени, быть во времени, достаточно одного неделимого понятия. Подобное имел ввиду Платон, рассуждая о бессмысленности множества небес:
"…Ведь то, что объемлет все умопостигаемые живые существа, не допускает рядом с собою иного; в противном случае потребовалось бы еще одно существо, которое охватывало бы эти два и частями которого бы они оказались, и уже не их, но его, их вместившего, вернее было бы считать образцом для космоса".
Димка хотел уже ответить: что Ботхисаттва просит за него потому, что некому будет ему налить, но промолчал, услышав металлическое шебуршание ключа в замке двери…
Дверь хлопнула, глухо токнули по половику каблучки и голос
Лизы заполнил пространство:
— Ты дома?.. — Тишина промолчала. — Судя по обуви всё продолжается?! — её голос задрожал раздражением. — Эй… freeman, ты где? — она толкнула дверь в туалет.
— Занято! — ответило оттуда. — Кстати, всё забываю спросить, ты мой расчет получила?
— Получила, уже давно, только расчет, без премиальных!
— Ну и хрен с ними! — он резко нажал на ручку унитаза и тот, как всегда, истерично разразился водопадом чувств, испытав чуть ли не катарсис.
— Ну-ну… — тихо ответила Лиза и, скинув туфли, прошла в комнаты. Когда загремела посуда на кухне, он осторожно покинул туалет и хотел прошмыгнуть мимо.
— Звонил Фрэд, сказал, что приедет не скоро. Мы с ним обсудили твоё поведение, нужно что-то решать! — Голос Лизы — спокойный и грустный, остановил его поползновение скрыться и возмутил новостью.
— Обсудили с Фрэдом!.. — он встал, уперев руки в боки… — Да кто он такой, чтобы обсуждать отца?
— Ты его очень обидел! — тихо прозвучало с кухни.
— А то, что мне пришлось увидеть, он тебе рассказал?
— Рассказал… — Посуда перестала греметь, вода журчать и голос с кухни зазвучал более отчётливо. — Он уже вырос, в принципе.
— Вырос?
— А ты когда первый раз был с женщиной? Сколько тебе было лет? — Лиза остановилась в проёме двери, и заходящее в окне солнце пронзило тонкую юбку, осветив её стройные ноги.
— Мне было восемнадцать, — Дима облизнул пересохшие губы, глядя на манящий силуэт всё ещё молодой и красивой жены.
— Ну и ему… почти… через два месяца! — она снова скрылась в глубине кухни.
Дима, словно заворожённый прошёл туда и обхватил Лизу, вытирающую полотенцем посуду, сзади… Его руки полезли под пояс её юбки, ощутив упругий тёплый живот, скользнули под резинку трусиков, но их тут же жёстко сжали и выгнали вон.
— Не надо Дима, от тебя плохо пахнет, ты сейчас асексуален… я не знаю, что ещё тебе сказать. По-моему, ты сделал выбор, а взявшись за гуж — держись, иначе какой ты муж, какой же это выбор, так баловство одно. Где твои убеждения? — она грустно усмехнулась и оставила его одного в царстве розового кафеля.
— Хорошо, я перееду на дачу, раз так! — крикнул он и, подняв крышку, заглянул в пустую кастрюлю, так, сам не зная зачем, просто нужно было что-то сделать. Потом ему захотелось что-нибудь разбить, сломать, он даже замахнулся кулаком на стеклянную дверь… Потом сел на кухонный табурет и задумался…
Её мягкие шаги остановились рядом и рука, тоже мягкая и родная, погладила по спутавшимся волосам…
— Ты должен уйти, не на дачу, а совсем, в никуда, туда, где ты видишь своего Бога… Иначе будет только хуже! Ты должен многое познать, раз испытываешь такую тягу к падению, которое почему-то называешь взлётом.
Дима поднял голову и грустно так… ласково… посмотрел ей в глаза…
— Глупенькая слепая лошадка! Я всё равно тебя люблю! — Войдя в комнату, он открыл бюро и, достав тоненькую пачку денег, положил в портмоне. — Ты не против?
— Конечно! Они тебе будут нужнее, но когда кончатся, желаю, выдержки настоящей мужской, без тени инфантильности. — Лиза стояла и смотрела, как он одевается, собирает большую сумку. Её сложенные накрест руки, нервно похрустывали пальцами, и он понял, что видимое спокойствие даётся ей с трудом.