— Хозяин — барин, — равнодушно пожал плечами Виктор и разлил лишний стакан в остальные… — Ну, чтобы все!..
Четыре кадыка дружно дёрнулись, и спиртное провалилось на дно желудков.
Виктор не ожидал, что действо окажется таким глухонемым и коротким, рассчитывая на интеллигентный подход к ситуации, с полагающимися в таких случаях: беседами, диспутами, полемикой. Он разочарованно посмотрел на пустые стаканы… и поднялся…
— Наверное, надо взять ещё?!
— Давай лучше купим бутылку в магазине, чего бабки зря тратить, — дельно предложил один из кожаных.
— А где распивать? на улице холодно! — Виктор полез в карман… От сотни баксов ещё оставалось прилично.
— Здесь и раздавим! — усмехнулся второй.
— А бармен? — Виктор кивнул в сторону окошка.
— А… — пренебрежительно махнул рукой третий.
Виктор положил деньги на стол, отсчитал… и отдал одному из парней.
— Купи там… колбасы, хлеба…
За бутылкой бегали уже трижды. Витя всё пытался направить разговор в привычное для себя русло, но воронообразные ребята больше общались между собой, его почти не замечая. Он усиленно старался не потерять чувство радости, с таким трудом приобретённое с утра, но оно незаметно умаляясь, исчезало… таяло… словно мороженое на языке, маленькими сладкими слёзками.
Тот, который чаще всех молчал, внимательно посмотрел на него и недовольно поморщился…
— Целый день хочу спросить: что у тебя за усы?
Виктор мягко улыбнулся…
— Усы, как усы, сейчас такие не редкость, сто лет назад — тем более, вот десять лет назад мне чаще задавали этот вопрос.
— И до сих пор жив? — удивился молчаливый.
— Как видишь! — Виктор с сожалением почувствовал, что от мороженого осталась только липкая лужица. — А что, за такое можно убить? — он вопросительно поднял брови.
— И за меньшее можно! Можно и просто так!
— А как же заповедь?
— Это для слабаков! — вступил в разговор следующий. — Я, верно глаголю, а… Нечай?
— А право? — Виктор быстро взглянул на него, затем перевёл взгляд на того, к кому обратились.
— Каждый правый имеет право на то, что слева и то, что справа! — нажимая на букву "р" прорычал молчаливый Нечай!
— В смысле? — опешил Витя. — Как это имеет? А левый?
Кожаные парни дружно заржали и хищно переглянулись…
— Вот ты — левый, поэтому не имеешь! — Нечай вытер набежавшую от смеха слезу. — А если серьёзно, то почему им можно, а мне нет?
— Им? Ты имеешь в виду политическую и бизнес элиту, насколько я понимаю?
— Именно! Именно их — неприкасаемых, безнаказанных, растоптавших мои привилегии хозяина страны, нагадивших на них, и наглядно указавших мне путь в круг избранных — путь преступления! — Нечай стиснул зубы и поиграл желваками. — С волками жить… сам понимаешь, и я не хочу быть съеденным, лучше съем сам, и буду рвать им горло, и пить их кровь, чтобы у меня кровь не шла горлом, как у моего покойного отца — горняка. Они мне за всё заплатят жидомассонские ублюдки! За всех угнетённых и голодных! — его глаза горели таким лихорадочным огнём, что Витя испугался: не вспыхнут ли брови. Он выбил из пачки сигарету и прикурил…
Они долго смотрели друг на друга и молчали… Окружение Нечая не мешало им этим заниматься, соблюдая субординацию…
— Есть одно слабое "но", в твоём робингудовском порыве, — Виктор первым прервал молчание. — Пока ты прорвёшься в этот круг избранных, в это войско Сатаны, ты столько передавишь простого народу, что защищать уже будет некого!
— Народу? — вскричал Нечай. — А ты подумал? кто такое народ?.. Какой у нас сейчас строй, чисто этимологически?.. — он обвёл тяжёлым взглядом услужливо молчавшее окружение… — Верно, демократия, то бишь — власть народа! Согласен?
— Ну, ещё бы!
— А кто у нас правит?
— Ну да, оно конечно, но…
— Никаких "но", правят они… значит и народ — они, коли демократия! А все остальные — быдло! — Нечай победно и свысока взглянул на задумчиво глотающего дым Виктора.
— Но быдло не способно управлять, поскольку — скот! У нас была уже охлократия — власть толпы, в самое первое послереволюционное время, когда матросы и солдаты резали интеллигенцию, а крестьяне — помещиков! И к чему мы тогда пришли? К диктатуре пролетариата!? Такой общественный строй тебя больше устраивает? — Виктор тщательно затоптал пальцем окурок в пепельнице. — Что молчишь?
— Жду, когда ты закончишь свой эпос, до самого фильтра, как только что сигарету, — Нечай презрительно посмотрел на экономно докуренный бычок в пепельнице. — На здоровье своём скаредничаешь! Мелочь заумная! Я потому и встал на путь борьбы с существующим порядком вещей, что ни тот ни другой меня не устраивает и, прежде всего не устраивает психология раба, потому что я — воин, а не виктимный лох!
— Ну ладно, а сострадание, совесть, честь, наконец! — Виктор удивлённо покачал головой, пропустив оскорбление мимо.
— Совесть у тех — у кого болен грех, а честь — кому нечего есть! — Молчаливый, ставший наоборот, самым разговорчивым, разлил остатки водки и поднял стакан, призывая всех последовать своему примеру…
Виктор не дожидаясь остальных, вылил в рот водку и сказал:
— Ого, да ты брат — поэт! Однако говорил об этом Фёдор Михайлович в "Бесах" своих:
"Русскому человеку честь одно только бремя. Открытым "правом на бесчестье" его, скорее всего, увлечь можно!"
— Молодец, не дурак твой Фёдор Михалыч! — старший криво усмехнулся. — Только не прав кое в чём…
— Это в чём же? — Виктор не удержал ехидного тона.
— В том, что говорил только о русских! "правом на бесчестье" сегодня увлёкся весь мир!
Старший, спокойно посмотрел на Виктора, достал свою пачку Мальборо… деньги… отсчитал на бутылку и кивнул товарищу… Тот всё понял и исчез.
— Мир весь, возможно, но не все люди! — Виктор решил не пасовать перед предлагаемым напрямую цинизмом.
— Насекомые! — старший с удовольствием затянулся сигаретой и на выдохе, словно дракон, медленно проговорил: — Ты вот лучше ответь: понимаешь ли, сам, что своим отвратительно жалким, неряшливым видом, оскорбляешь, даже убиваешь, в людях едва живое, еле теплящееся, с таким трудом реанимируемое, чувство эстетики.
Виктор поёжился и хрустнул шейными позвонками; это было какое-то новое, невиданное, неведанное им доселе знание и уверенность, чувствовалось нечто дьявольски значимое и сильное, противостоящее самому добру… "в том понимании, к которому мы — насекомые, — как выразился этот Бэтмэн, — привыкли"
— Когда трезвый, — он ответил честно, слукавив в одном. Но Бэтмэн, на крючок не попался:
— А пьян ты всегда! Хитёр бродяга! — он искренне заржал, напомнив мифического кентавра.
"Но это не миф!" — подумал, вздохнув, Виктор и почувствовал, что дрожит…
Бутылка… четвёртая, подоспела вовремя, и ему налили тоже. Он выпил, совладал с дрожью и в свою очередь спросил:
— Иосиф Бродский, утверждает, что эстетика — мать этики, как с этим понятием у тебя, не оскорбляешь ли, не убиваешь ли ты дочь, так высоко тобою чтимой эстетики?
— Мне жиды не указ, за их сладкими фразами стоит железная воля и желание сатисфакции, всему миру! — Нечай злобно сощурился. — Я вижу своё предназначение в искоренении этой силы и изгнании с земли моих предков!
— Примитивный нацизм! — Виктор снисходительно скривился. — Уж не арием ли ты себя возомнил?
— Нет, я не считаю себя выше кого-либо по расовой принадлежности, но твёрдо стою за сегрегацию национальных меньшинств, иначе вскоре они устроят моему народу настоящий апартеид! — Старший твёрдо сжал губы.
— Но сегрегация… — типичная дискриминация, тот же самый апартеид, всё звенья одной цепи, это не демократический путь, это путь крови, насилия, безнравственности, так и до геноцида недалеко! — Виктор почувствовал, как зашевелились волосы на крестце… то ли от ужаса перед грядущим, то ли от крутизны наговорено-навороченного.