— Ерунда, интеллигентские сопли, размазня… пустая, бессмысленная, засасывающая словно трясина; вот он опиум для народа — интеллигентская болтовня! Ха-ха-ха… — демонический хохот Нечая заставил испуганно оглянуться мирных выпивох за соседними столиками. — Именно сегрегация положит конец недовольству аборигенов, уничтожит, как данность, само понятие раздражения, поскольку в таковом не будет необходимости после принятия определённых законов, — он сжал в руке стакан, поднял и стукнул им о стол. — Не устраивает роль обывателя, езжай на свою родину и делай какую хочешь карьеру, а Россия — для русских, и мне очень не нравится, когда мои гости садятся мне на голову! Человечество самоуничтожится в своей заболевшей морали: о равенстве наций, содержании уродов, моратории на смертную казнь и многим другим — убийственно вредным для общества предрассудкам, выгодным лишь политикам… если, конечно, подобные мне не устранят злокачественные образования. Только рационализм способен стать спасителем человечества, либерализм — утопия и рано или поздно мы погибнем под ногами спасённых нами, пригретых на груди… если опять же не мы! Но вы ведь видите в нас только монстров, так от чего же, чуть в вашем личном организме что-то мешает, сразу бежите к хирургу, боготворя мясника, по сути? — Старший кивнул, чтобы наполнили стаканы, и поднял свой… — Всем встать!
Трое его спутников бодро вскочили, а Виктор задержался, раздумывая: "касается ли это его?" но его резко дёрнули под руку, и он нехотя подчинился.
— За чистоту земли русской!
"За это, пожалуй, и я выпью стоя, а то загадили, в самом деле, Отчизну!" — подумал Витя и даже улыбнулся.
Крякнув, он поставил стакан на стол и спросил:
— А вы ребята, кто будете? Байкеры, что ли?
— Нет, дядя, только не пугайся, скинхеды мы будем, так-то! — все четверо довольно заулыбались, широко оскалив рты.
— А… понятно! — Виктор передёрнул плечами, и вдруг его осенило: — А к сексу вы как относитесь? — быстро спросил он.
— Нормально! — удивлённо пожал плечами старшой. — Имеем право — на ту, что слева и ту, что справа!
— Без базара?
— А чего там базарить? Спрашиваешь: "Майн кампф" читала?
Она думает… а ты ей: В койку, блять!..
— И что, без проблем? Раз и всё?
— Да все они потаскухи, только любят… пытаются вернее, да не у всех получается, совмещать приятное с полезным! — засмеялся один из присутствующих.
— Так это проститутки, видимо? — Виктор прищурился.
— Ну и что? — один из грачей громко расхохотался. — Они тоже с бобриком, как и другие!
— А как же… за деньги? Не западло?
— А что в мире бесплатно? — Старший пососал зуб в ожидании ответа, исподлобья наблюдая за окружением, но Виктор понял что отвечать рано и молча ждал… Оставив зуб в покое, тот вдруг резко поднял голову:
— Только без этой высокой мутоты: о дружбе, альтруизме, альпинизме — "Парня в горы тяни…" и прочее, прочее… Но вот что дороже для человека, если учесть и это? Душа или тело? — он опять набычился и сверлил Виктора взглядом… — Ты скажешь: душа! И другой, слабый скажет так же…
— Может, не слабый, а умный?! — Виктор не удержался.
— Не перебивать! — желваки старшого картинно исказили овал лица говорящего. — Проститутка торгует только телом, а политики, олигархи, все те — успешники за чужой счёт — душой!
— Да не торгуют, поскольку нечем! — Витя согласно кивнул. — Вот, слова не мальчика, но мужа! Ведь душа их давно продана со всем прилегающим к ней гнилым ливером! Но предвижу, что сказанное сейчас тобой, лишь маленькая уступка для начала глобального наступления по всем фронтам.
— Да, это так, к слову, для разнообразия, а то подумаешь ещё: примитив мол! — Старшой криво растянул губы, имитируя улыбку, и обвёл возбуждённым взглядом товарищей по идеологии. — А за душу держатся слабаки, трусы и болтуны! Она им не мешает, поскольку можно ничего не делать и собственную несостоятельность постоянно оправдывать достоинством своего глубокого ума, могущего предвидеть будущее и познавать истину! Мы перевернём этот гнилой мир по праву сильных и дерзких! И возьмём всё что захотим!
— Всё и всех! В койку, бляди! Раз Достоевского не читали! — заорал один из чернозадых прилично подпивший, и остальные подхватили:
— В койку, суки тупые!
— Ну, ясно! — Виктор обвёл всех горячечным взглядом, — Очень кстати сейчас вспомнили Фёдор Михалыча и поэтому позволю себе апеллировать к нему снова. Поверьте… наиудобнейший для этого объект. У него в "Бесах", опять таки, один мерзавец говорит, словно о сегодняшнем времени… Между прочим, упоминают множество пророков, прорицателей, что одно и то же, в общем-то, не стану их перечислять… долго, но всегда забывают назвать наиболее значимого и точного, воочию увидевшего будущее и описавшего его самым реалистичным образом, без каких бы то ни было мистификаций, — пророка Достоевского, величайшего русского писателя — психолога! — он обвёл четвёрку взглядом, ожидая реакции… но не дождался и продолжил: — Так вот, тот негодяй — из "Бесов", говорил, желая смуты на земле русской:
"…Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь…" — Считая секунды общего молчания, Виктор уставился в стол, глаз не поднимая, потянулся рукой, поднял свой вновь наполненный стакан и выпил. — А теперь я пойду домой! — он встал и, не прощаясь, вышел…
— Ты что-нибудь понял? — один ворон спросил у другого.
— Да, пьяный бичара, вспомнил свои детские книжки… — тот налил в стаканы, — но бабло у него есть! Видел?
— Ага!
— Нет, соратники, не так всё просто! Он обозвал нас — трусливой и жестокой мразью! — демоническая улыбка перекосила лицо старшого. — Как вы думаете, кто он нам, даже если бы не оскорбил сейчас, кто? Что он такое, в каком из двух тухлых яиц, слежавшихся в мятых нечистых брюках, его жизнь? Мы знаем, что он грязь — раз, дохляк — два, змея с отравленным жалом — три! Но ему необходимо сострадание, нужна жалость, без этих кондилом заражённого общества ему не выжить! Значит он кто? Враг! Так догоните его санитары общества и вырвите змеиное жало, чтобы не разбрасывало всюду ядовитую слюну. Затопчите навсегда семена жалости, слабости — житницу общего конца!
* * *
Штормило порядочно…
— Баллов семь, наверное, — решил Витя вслух и облокотился на чёрное дерево. — Блин, а темнотища, хоть глаз вынь! — Он оттолкнул дерево прочь и, поймав равновесие, зашатался дальше… на свет единственной лампочки в конце узенькой улочки, затерявшейся среди ветхих бараков. — Фабричный пос… — икота не во время, как всегда, прервала всплывшие воспоминания. — Где-то здесь жила моя бабушка в одном из этих бараков, и сейчас тут живут люди — по пять человек в комнате… клопов, тараканов кормят… Сволочи! — он сплюнул… и, кажется, попал на свой ботинок. — Во всём виноваты сволочи!
Сзади раздался шум приближающейся машины, и он увидел свою бамбуковую быстро растущую тень, так и пытающуюся поскорее убежать в сторону лампочки.
— Чего испугалась, дурашка? — Витя посторонился, сделав тень ещё тоньше, чтобы пропустить авто…
Но машина остановилась, и из неё вылезли трое в чёрных куртках…
— А… старые знакомые! — вяло проговорил Виктор, и его качнуло… — Соскучились? — он постарался сказать это бодрым голосом, чувствуя, как в груди похолодало и стало трудно дышать…
— Соскучились, соскучились! — проговорил один, приближаясь к нему… его рука показалась Виктору слишком длинной из-за зажатого в ней обрезка трубы. — А ты?
— Я не… — он не договорил, потому что лампочка в конце переулка погасла, как и вся ночная картинка, а в полной темноте он беседовать не любил.
ГЛАВА 26
Картошка ворчала и шепелявила на сковороде, словно вместе с глазкaми ей подрезали и язык, распространяя по квартире характерный запах; вкусным и аппетитным он уже не казался, так как ели её одну — третий день — с хлебом и бледным спитым чаем.