Димка одел почти новые, с начёсом, кальсоны, выбросил, старые дырявые кроссовки и влез в ботинки на толстой подошве. Даже Коклюшу досталась отличная фуфайка и ватные брюки. Он искоса, с чувством торжества, поглядывал в сторону Димки, тщательно обгрызая цедру апельсина…
— Ну, а кто за бутылочкой? — Маша заслуженно задала вопрос и ждала добровольцев. — Под такой закусон грех не выпить!
— Верно, давай сложимся, что ли?! — предложил Димка и посмотрел на Коклюша…
Тот развёл руками и виновато приподнял брови…
— Я сегодня пуст, как… ну, в общем, отдам потом, завтра, может, плохо сегодня кидали, — он всем своим видом сожалел о такой вот незадаче, но поделать с этим, видимо, ничего не мог.
— Ну что ж… — Димка достал две бумажки, — будешь должен!
— Какой базар!?
— Откуда деньги? — Маша пристально посмотрела на Димку.
— Отнёс сегодня некоторую толику мебели на пятый этаж, без лифта! — пошутил Дима, но как-то без куража.
— Что, один таскал? — её взгляд стал беспокойным.
— С водителем, всё нормально — диски на месте! — он широко улыбнулся. — Ну, тогда идёшь в магазин ты! — его палец упёрся в новую фуфайку Коклюша.
— Не вопрос! Сколько брать?
— Две, наверное?! — Димка вопросительно взглянул на Машу и та кивнула…
— Ну и правильно, чтобы потом не бегать! — Коклюш схватил деньги и умчался…
— Вечный посыльный! — усмехнулся Дима, вспомнив, как знакомился со своим будущим окружением у стен универсама, об этом случае и Коклюш вспоминал сегодня, только Димка почему-то совсем не помнил, того чахоточного романтика, что так красиво говорил о весне.
Маша потянулась и подвинула к себе свою большую сумку; порывшись в ней, извлекла кусок мыла и, как бы хвастая, покрутила перед носом Димки…
— Видал? Согрей водички, пожалуйста; наконец, лягу спать относительно чистой, — она радостно, по-детски засмеялась, и в землянке словно потеплело.
— Видишь, как мало теперь нужно для счастья, а это ли не свобода? — рассмеялся Дима и встал, чтобы разжечь костерок…
Маша, всё ещё посмеиваясь, стала собирать на стол, представляющий собой — два сдвинутых вместе, перевёрнутых вверх дном ящика, накрытых листом старой фанеры.
— Хотелось бы, чтобы было так, но что-то мешает, и я даже знаю что! — воскликнула она и метнула в него быстрый взгляд.
— И что же? с трёх раз гадать не буду, просто интересно, что именно мешает тебе? — он налил в чистое ведро воды и поставил на решётку, прикрывавшую дырявое ведроґ-очаг.
— Я уже навсегда испорчена комфортом! — её голова грустно качнулась.
— А как насчёт душевного комфорта? — он хитро прищурился.
— Ну, вот вымою сейчас конечности с мылом, потом выгоню тебя из землянки и домою остальное, затем водочки выпью, хорошо закушу… вот тогда, некое подобие и испытаю, но, увы, ненадолго, всего лишь до завтра… а это дорогуша совсем не то, чего хотелось бы, — она, было, взялась раздеваться, но вспомнила, что вода ещё только греется. — Что-то долго ходит Гермес наш! Перед банькой соточка не помешала бы!
— Ну, вот видишь, уже в Боги нас записала, а говоришь… — Дима подкинул деревянных обломков в огонь. — Скоро закипит!
— Хватит, снимай, может, успею к приходу Петьки закончить, — она стянула с себя куртку и начала отшелушивать с тела капустные листы кофт, пуловеров, нижнего белья… — А ты иди, Дим, покури… если что, Петю придержишь.
Сигарета отсырела, плохо тянулась и курилась набок, оставляя одну сторону нетленной. Димка вглядывался в начинающую меркнуть даль, на загорающиеся окна домов темнеющей таракани и вспоминал тихие пьяные вечера у Вити Дали, философские тезисы Амалии, скрипучую раскладушку на кухне, и к его томящейся душе осторожно подкрадывались серые кошки (напоминаю: уже темнело), чтобы на ней поскрести.
— Идёт, — сказал он, с трудом разглядев гонца в постепенно звездеющей вечерней тишине, и наблюдая сквозь огонёк тлеющей сигареты, за вынырнувшим из-за железнодорожной насыпи, тёмным силуэтом. — Тебя только за этой посылать!.. — он выдохнул дым в лицо подошедшего Петра.
— Не спеши Димон, успеешь, и посылать не придётся, как явится сама! — Коклюш нервно хихикнул и собрался, было скользнуть в низкую постройку…
— Ты тоже не спеши, там Машка плещется… счастли-и-вая!
— Мыло что ли купила? — Петя снова хохотнул…
— Ну да!
— Надо тоже… хоть рожу да руки помыть! Обидно водку с такой знатной хавкой грязными граблями хватать! — Коклюш посмотрел на свои чёрные, от постоянного разжигания костра и недостатка горячей воды, руки.
Димка хмыкнул…
— Нечего картошку руками из золы таскать, можно ведь и орудием труда воспользоваться, палкой — например, троглодит немытый!
— А чистить тоже палкой? Сам-то!.. — Коклюш пренебрежительно глянул на обидчика. — Ты, точно, как Витя: тот же гнус, что и мы, но всё сверху мостишься, всё выше хочешь казаться и ведёшь себя соответственно… Мы тоже свободные люди и ничем не хуже вас! — он обобщил всех со всеми, как-то не разделив и не обозначив конкретно. — Ладно, о покойниках или хорошо или никак!
— Виктора никто покойником не видел, так что не спеши его хоронить! — Димка поиграл желваками.
— В его хате уже мент живёт, участковый ихний; сами, небось, грохнули, чтобы пол года не ждать; а он тут мне сказки рассказывать будет: видел — не видел; скажи ещё, что уехал на Запад — он всё туда стремился, картину посмотреть… эту, как её? Дрочилу… какого-то… большого!
— Да ты…
— Ребята… можете заходить, только прикройте слегка глаза, чтобы сразу не ослепнуть… уж больно я хороша сегодня! — Не высовываясь из-за полога, невзначай, Маша остановила развитие неминуемой ссоры.
Коклюш, совсем не обидевшись на резкий тон Димки и не посчитав таковым свой, вдруг подумал: что голос Маши мягок, словно намыленная губка и сладок, как кусковой пресссованный сахар; он пробовал такой, когда был маленьким. Отец колол сахар молотком, и они пили чай из блюдец, всасывая жёлтую воду сквозь сладкий кусочек во рту.
Они откинули в сторону тряпьё с входа и, согнувшись, вползли в землянку…
— Ба… вот это поляна! — у Коклюша захватило дух. — Ну Машута! фу ты ну та! — После осмотра закусок, он восторженно взглянул на Машу… кажется, не заметив, как хороша сегодня единственная в их доме женщина. — Собаки ещё не пришли? — он выглянул за порог… — Бродят где-то… ну и отлично!
— Хороша Маша, да не ваша! — хохотнула она, приняв восторженность на свой счёт. — Ты чего так долго копался-то, — это относилось к Коклюшу. — Я уж минуть десять, как закончила, — она взглянула на Дмитрия, — не звала, думала, куришь, мечтаешь, чего мешать…
— Да там манда одна… в очереди, то ей одну бутылку покажи, то другую, то этикетка сморщилась! А какая она должна быть на 777-ом то Портвейне? Манда… одним словом! — Коклюш сел за стол и потёр руки…
— Значит умная! — усмехнулась Маша.
— Кто?
— Баба, что в очереди стояла, про которую ты рассказывал.
— А чего это ты вдруг? — Коклюш удивлённо привстал, вспомнив, что хотел помыть руки. — Где, кстати, мыло?
— Манда — по-халдейски — Знание! — Маша указала пальцем на брусок мыла… — А если она носит такое имя, значит, много знает!
— Много знать — не значит быть умным! — сумничал Дима и зачем-то поджал губы.
— Ну, лишние знания и дураку не помеха! — возразила Маша.
— Это ты Экклезиасту скажи!
— Ну пошло — поехало… сами выпить нормально не могут и другим не дают! У меня, между прочим, тоже высшее образование, но я им никому в нос не тычу, потому… — такт имею!
— Ладно, проехали, извини, — Маша виновато улыбнулась. — Вот… бери… ложи себе сам… закусывай, одним словом, а ты Дима наливай, а то… забыться хочется! О чём, кстати, вы там, на улице спорили?