Елена Клещенко
Серое перышко
— Мне, батюшка, — оксамиту на платье. Цвету смарагдового. И соболей на оторочку.
— А мне — венец новый. И зарукавья.
— А Марье — ягод лукошко, авось вередами пойдет, — тем же смиренным голоском добавила старшая. Поклонилась отцу, поплыла к двери. Середняя — за ней.
Марьюшка словечка не сказала в ответ. Знает, что дорогих подарков ей не видать. И так сватают вперед сестер, двоим уже отказал отец. Поил сватов медами лучшими, греческим вином — Марья молода, берите Гордею, за ней вдвенадцатеро больше дам… Не сладилось дело.
— Марьюшка, — позвал Данила. Дочь подняла ресницы. — Говори, что твоей душеньке хочется?
— Спасибо, батюшка. У меня все есть, ничего мне не надо.
— Так не бывает! Чтобы молоду да веселу и ничего не желалось?! Скажи, может, забаву какую?
Марьюшка взглянула на отца, и сердце Данилы дрогнуло. Чем-то вдруг она напомнила жену-покойницу.
— Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола.
— Перышко? — Данила поднял бровь. — На что тебе соколиное перышко?
— Оно не простое, серебряное.
— Украшение какое?
— Нет, — Марьюшка продолжила шить. — Утеха на праздный час. Купи, батюшка, оно недорого стоит. У баб на базаре спроси, они скажут.
С перышком вышла незадача. Никто не знал, что это за диковинка. Купчихи, посадские жены, простые бабы качали головами, смеялись, отмахиваясь от Данилы рукавами. Торговка с пирожками чуть не сомлела от хохота — так залилась, не в силах перевести дух и по-лошадиному всхрапывая, что Данила плюнул и отошел. И то, смешно — зрелый муж бегает по базару, словно юродивый, ищет незнамо что…
Да где же добыть это окаянное перышко Финистово?!
— Перышко ищешь?
Невесть как подкралась. Пожилая, лет под сорок, одета чисто, голова повязана белым платком, лицо темное, глаза и брови черные — знать, ясинка или булгарка. Нос острый, губы тонкие. Проживет еще столько да полстолько, вылитая будет баба-яга, как в баснях бают.
— Ищу, дочке в подарок.
— Сам надумал или дочка попросила?
— Дочка.
— А мать позволила? — ягишна усмехнулась одной щекой.
— Вдовец я, — отрезал Данила. — Есть у тебя перышко или попусту болтаешь?
— Есть. Продать тебе?
— Продай.
Не успел выговорить — баба развязала кису, что держала в руке.
Данила думал, Финистово перо окажется затейливым, вроде тех, что украшают боярские охотничьи шапки: кудряво завитое, осыпанное каменьями-искорками… Но на узкой ладони лежала невзрачная сероватая полоска, вроде ивового листа.
— Это? Краса, значит, и утеха?
— А ты приглядись, купец. — Баба подняла перышко и повертела вправо-влево. Данила едва не ахнул: по бородкам пера побежали яркие радуги, мелькнули, пропали, появились снова. Он осторожно взял игрушку: стерженек холодил пальцы. Попытался согнуть паутинной тонкости проволочки, нажал легонько, сильней — не гнулись, упруго противились, как настоящее перо.
— Беру.
Ко всему-то Марьюшка приготовилась. И к тому, что отец перышка не найдет, и к тому, что вместо подарка принесет плетку, — только не к тому, что улыбнется и подаст ей перышко. Сестрицы-змеищи кинулись, схватили, со всех сторон обсмотрели, пошипели — дура, мол, дурочка, нацепи в волоса свой подарок и красуйся! — да с тем оставили.
Стыдно, страшно, а назад хода нет. Рано или поздно домашние прознают, какое такое перышко, и тогда… Надо разом, как с моста в воду.
Новое платье и материно ожерелье лежали на сундуке, ждали своего часа. Наконец утихли и сестры, и чернавки. Марьюшка потихоньку нарядилась, затеплила лучинку.
Бросить перышко об пол… Бросила. Радуги замелькали ярче и быстрее. Сказать шепотом:
— Любезный Финист — ясный сокол, жених мой жданный, явись ко мне!
И трижды прочесть «Да воскреснет Бог». Все-таки, хоть и не змей огненный, а кто его ведает…
Трижды прочесть молитву Марьюшка не успела. И птицы-сокола не заметила. Загудело, как ветер в трубе, и из воздуха соткался он.
Марьюшка, забыв о страхе и стыдливости, смотрела на него во все глаза.
Не высок и не дороден, в поясе тонок. Одет в серебристый атлас или тафту — при лучине не разглядишь, все гладкое, без узоров и оторочек. Шапки нету, волосы светлы, надо лбом острижены, за ушами длинней. Усы кудрявые, борода не выросла. Лицо чистое, пригожее, брови темнее волос, а глаза — и впрямь соколиные: золотые, круглые и не смигивают.
— Здравствуй, краса ненаглядная! — сказал, посмеиваясь. — Биться будем или мириться?