Помолчал краткий миг, добавил:
— Обниматься или целоваться?
— Поговорить бы вперед, — сказала Марьюшка.
Чародейский молодец усмехаться перестал.
— Да ты… красная девица… — Обвел глазами светелку — сундук, столик у окна, постель на лавке. Снова уставил медовые очи на нее. На узенький венец и застегнутый до последней пуговки летник. — Не жена, не вдова — как же ты… кто тебя научил этакому? Где перышко взяла?
— Батюшка с базара принес.
— Батюшка?!..
— Он не знал, для чего оно надобно.
Молодец произнес несколько слов на неведомом языке, повертел головой, засмеялся.
— А ты-то знаешь, дитятко?
— Где ты дитятко углядел — мне пятнадцать лет, шестнадцатый! Не для худого тебя позвала, а для доброго!
— Для чего же?
Марьюшка собралась с духом, тронула ожерелье и — как с моста в воду:
— Люба я тебе?
— Люба, — признался молодец.
Марьюшка поклонилась до земли:
— Если люба, возьми за себя. Доброй женой буду, век из воли твоей не выйду, только возьми.
— Ку… куда я тебя возьму?
— В тридесятое царство!
— Куда?!
— Где сам живешь, туда и жену возьми! — дерзко сказала Марьюшка. — Не знаю, как твоя земля зовется, а и ты мне люб. Не оставь погибать, увези. Сестры поедом едят, матушка десять лет на погосте, а батюшка мне от них не заступник. Не отдает меня вперед их, а мне жизнь не мила.
— Сестры поедом, — повторил Финист. Он все еще глядел как булавой ошеломленный. — Ну что ж, девица… как тебя величать? Марьюшка… Что ж, Марьюшка, хочется поговорить — говори. Спрашивай гостя, как хозяйский долг велит.
Вспомнив о хозяйском долге и девичьей скромности, Марьюшка потупила очи и присела бочком на правый краешек лавки. Молодец присел на левый край.
— Какого ты роду-племени? Боярин, али купец, али… — «колдун» не выговорилось.
— Чужестранец я, веры не русской. Да, пожалуй что купец. А еще мастер… ну, пусть будет корабел и кормчий. Нас тут семеро. Пришли мы на… летучем корабле. Слыхала про такие?
— Знаю.
— Вот и славно. Живем тут, у вас, девятый год, домой дела не пускают. К примеру, меха ваши скупаем, ладим у себя развести куницу и соболя, да не выходит пока. А иной раз… гм… тоска берет холостому быть. Наших жен и девиц с нами нет, одна только есть, она над нами начальствует.
— Как начальствует? Разве жена может купцом быть?
— Наша все может… ну да не о ней речь. С людьми мы мало знаемся, вера у нас иная, родина далеко. Так далеко, что замуж туда ни одна не пойдет, да мы и не сватаемся. Но вера наша возбраняет приступать к жене допрежь того, как она сама позовет. А жены да вдовы в вашей земле по теремам сидят. Вот и сделали наши мастера перышки, записали в них малыми буквами… ну, имена наши, прозвания. Продали на базаре через жен-ведуний, как тайну великую… ох, найду Мирку, будет ей гостинчик… Так где перышко ударится об пол, там нас и ждут. Туда мы и в гости бываем. Поняла, али прямей сказать?
— Куда ж прямей. — Марьюшка закраснелась. — А если… если дурная собой перышко купит? Кривая, худая да лысая?
— Не видал еще у вас некрасивых. А кривой глаз я вылечить могу.
— Вы колдуны?
— Мы мастера. Душу нечистому не продавали.
— Ты, значит, тут жен да вдов утешаешь, а дома тебя супруга ждет?
— Нет у меня супруги, — признался Финист.
— В такие лета и нет? По какому же вы закону живете?
— Про лета особый разговор, а закон… Не православный, сразу скажу. Но женам и девам обиду чинить у нас строго заказано. За это карают без милости.
— Головы рубят али как?
— Лучше бы рубили… Так что, Марьюшка, передумала? Ведь я некрещеный, нас и в церкви не обвенчают.
— А не хочешь ли креститься? — тихо спросила Марьюшка. Головы к нему не повернула, а все равно — светлое лукавое лицо так и стоит в очах…
Финист хлопнул себя по коленям и рассмеялся, но тут же зажал себе рот.
— Да пойми ты, мне у вас не жить. А ты у нас жить не сможешь. Уедешь со мной — век весточки домой не подашь. На что тебе я, инородец? Такая умница да красавица, обожди, пока сестер со двора сведут…
— Ты их видел, сестер моих?! Сведут их, как же! Раньше я в могилу сойду!..
— Тише! — Соколиные зрачки сжались.
— Что?
— Ходят. Смотри сюда, Марьюшка. Другой раз не бросай перо, а возьми… ну хоть иголочку.
Он уверенно сунулся в темный угол, поднял с полу иглу.
— Здесь и здесь острием нажми — видишь крапинки? Ну, приглядись, вот они. А то отдай кому не жалко или брось на улице…
— Нет! Сказала…
Финист приложил палец к губам… и исчез прежде собственной тени.