– Этот еще здесь? Ведь уже пролетели.
– Заканчиваем отчисление, – сморозил заведенный на сегодня мачо. – По этому кадру делать пометочку?
– Не лезь, – зыкнул Череп. – Писать кто, ты будешь, перо золотой рыбки? А вообще, Вам работа нужна? – резко выкинул он, косясь на обозревателя.
– Да, – вяло квакнул придушенной лягой специалист по научной мути. Видно, в картинках комиксов гражданина Дарвина представивший свой пустой клюв.
Череп вскочил, и веревки синих вен обвязали его башку.
– Старая работенка кончилась, – гаркнул он, и звякнул строй фужеров. – Отдала свой короткий конец на чужой берег. Пионерки, дети пионерок, авиамоделисты-мечтатели, кружки юного кроликовода, карельские спевки с покачиваниями, тушения незагашенных тундр и шепот тайги – все сдохло. Правила перехода пенсионерами остатка жизни, семейные увлечения бронзовыми свадьбами, научная галиматья для слабовидящих, спортобзоры олимпиад уродов, урожайность посадок далекого безвредного мака и список чтения юного дарвиниста – все накрылось жестяным барабаном. И последний разик звякнуло в корыте этого издания. Будут только те материалы, высунув глаза на которые один читатель притащит четырех еще, а те притянут любовниц и всех прошлых жен. Мне все равно, кто эти будут на газетных листах – тухлые эльфы с дипломами педиатров, космолетчики, переспавшие в тени «апполонов» с взводом инопланетян, генсеки, откусившие во сне грудь секретарше. Или черт, встретивший на ночной дороге чертовку-монашку и зачавший от нее. Плевать я хотел на… на черта. Дайте тираж. А время, тупой судья-взяточник, рассудит.
И Череп вновь, после короткой тирады, плюхнулся в кресло.
– Кстати, – сообщил он уже совершенно другим, крадущимся тоном голодного кота. – Что это за тема у Вас в разработке, Алексей Павлович? Этот какой-то ученый, статья на немецких языках, болты в космической тусклой пыли?
– Да ничего такого… стоящего, – промямлил Сидоров, уставясь мимо Черепа на окно через подвернувшийся фон жгучей брюнетки Катрин.
– Вы это бросьте, на сторону сливать, – брезгливо дернул Череп. – Вохр на входе доложил. Так, тема в разработке, помечаю в кондуите. Через неделю первый материал на стол. Все.
– Извиняюсь… – медленно пробормотал Сидоров.
– Все, – так тихо повторил лысый газетный бандит, что осенняя муха бросилась к мачо и тихо присела на ладонь. И Эдька молча глядел, как она сосет его лапу.
– Идите, – добавил Череп.
И прижатый камарильей журналист вышел вон. А Моргатый украдкой дунул на муху-дуру, мечтая остаться с ней в кабинете один на один. «А мы что, не перья? – с запоздалым возмущением выкрутил он мысль. – Мы еще такие вставим перья, лимфой захлебнешься».
А потом заставил подумать себя о приятном, как доложит тихо референту, что положено, и представил себя в мягком сафьяне перед крупным зарубежным банком. «Мачо, – справедливо рассудил, – он и в жопе мачо!»
* * *И все-таки, слава богу, она продолжала вертеться. Рассеянный теплый свет позднего утра раннего сентября подсветил иллюминацией вычерченные ветками лип природные математические фигуры – изогнувшиеся прутья-интегралы, опутанные собранными из листьев суммирующими тень сигмами, геометрические перекрестья мелких катетов и ошибочно вымахавших отростков-медиан, рифленую строгую аксиоматику упрямого ствола и торообразные горы корней, уползающие в основание квадратурной решетки. В тепле неожиданно вернувшегося лета крутились посвежевшие бомжи возле празднующей бабье лето помойки, кружились в совместном хороводе дети и голуби, создания одного подкласса, описывая эллипсы и штанишки, вращались на отдаленной площади жужжащие зеленые и цветные мухи автомашин и навозные жуки автобусов, и само голубое небо, распростертое над оккупирующим лавку Сидоровым выцветшим «синим платочком», гнало ветряной метлой перистых облаков невзрачные кучки застоявшихся серых кучевых новообразований.
Алексей Павлович проверил угол, на который еще вращала голову, скрипя и шурша, шея, вышло меньше «пи», то есть процесс самоотложения неумолимо пошел. Еще он с недоверием и настороженностью подергал пальцами зачем-то, для маскировки, нацепленный им на пиджак маслянистый на ощупь личный университетский «поплавок» и, раздосадованный, поморщился – надо было перед карнавалом журфака все же отмахать курса три на тяжкой дистанции мехмата или, на худой конец, чтобы не свихнуться, еще какого-нибудь спецфака. Была бы база, и не смотрели бы фрукты-математики и овощи-физики на популяризатора Сидорова, как на летающее вдоль их цветков, бесполезное, не способное опылять насекомое. Вот и эти бумажки, что перебирал он теперь, тупо уставясь в кривые зеркала страниц, не были бы таким глухим ребусом.