— Однажды я набралась храбрости и вошла в его комнату, полная решимости залезть к нему в постель. Но он поймал меня на середине комнаты. Я быстренько придумала какое-то дурацкое оправдание — мол, пришла забрать пустой стакан или что-то в этом роде. Он не поверил мне ни на секунду. Заподозрил, что я что-то затеяла. А я даже взглянуть ему в глаза не смела! Думала, он все понял. Думала, что он мудр и умеет читать в моей душе, как в открытой книге. Но ему было только двадцать два, он был так же неопытен в этих делах, как и я! Он и понятия не имел, что, собственно, происходит.
— Он думал, вы хотите причинить ему вред! — сообразила Цитра.
— Я полагаю, что все молодые женщины обречены носить в себе толику неисправимого безрассудства, а в все молодые мужчины — толику абсолютной глупости. В моей одержимости им он увидел не любовь, а желание причинить ему физическое увечье. Это была, мягко говоря, очень болезненная комедия ошибок. Кажется, я могу понять, почему он неверно расценил мое поведение. Надо признать, я была девицей довольно странной. Все делала с таким рвением, что людей это отталкивало.
— Мне кажется, как личность вы доросли до своего рвения, как дети дорастают до одежды, купленной «с запасом», — заметила Цитра.
— Это точно. Как бы там ни было, он описал свои параноидальные тревоги в дневнике, а на следующий день, когда я раскололась и в самых мелодраматичных выражениях призналась ему в любви, вырвал эту страницу из тетради. — Серп Кюри вздохнула и покачала головой. — Я была безнадежна. Он, со своей стороны, повел себя как джентльмен. Сказал, что польщен, — а это последнее, что хотела бы услышать любая девочка-подросток, — и отверг меня самым деликатным образом.
Я осталась его подмастерьем и жила в его доме еще два весьма неловких месяца. А затем, когда меня рукоположили и я стала почтенным серпом Мари Кюри, наши пути разошлись. Мы встречались на конклавах — кивали друг другу, здоровались, и это все. Но прошло пятьдесят лет, мы оба завернули за угол и вновь стали смотреть на мир молодыми глазами, но теперь обладая мудростью, приходящей с возрастом, — и тогда мы стали любовниками.
Цитра заулыбалась.
— Нарушили девятую заповедь!
— Мы уверяли себя, что нет. Говорили себе, мол, мы не постоянные партнеры, а просто очень близкие друзья, двое единомышленников, живущие жизнью, непостижимой для других людей, то есть жизнью серпа. Тем не менее мы были достаточно умны, чтобы держать свою связь в тайне. Вот тогда он впервые показал мне ту злополучную страницу — он хранил ее, словно дурацкое любовное письмо, так и не посланное адресату. Мы были любовниками семь лет. А потом Прометей узнал о наших отношениях.
— Первый Верховный Клинок Мира?
— О, это был не просто какой-то мелкий региональный скандал — о нем шумел весь свет! Мы предстали перед Глобальным конклавом. Ожидали, что станем первыми серпами, с которых сорвут кольца и с позором выгонят из Ордена, а может, даже и выполют. Но у нас была такая блестящая репутация, что Верховный Клинок Прометей посчитал возможным смягчить наказание. Нас приговорили к семи смертям — по одной за каждый год нашей связи. А затем Прометей запретил нам поддерживать какие-либо контакты друг с другом в течение семидесяти лет.
— Какой ужас… — сказала Цитра.
— Не надо ужасаться. Мы это заслужили… и мы поняли. Необходимо было преподать урок другим серпам, которые теперь дважды подумают, прежде чем позволить любви встать на пути долга. Семь смертей и семьдесят лет разлуки многое в нас изменили. Мы остались просто старыми друзьями и ничем более.
В серпе Кюри, казалось, бурлили самые разные эмоции, но она аккуратно сложила их и убрала в дальний ящик, словно одежду, которую больше нельзя носить. Цитра подозревала, что наставница еще никогда и никому не рассказывала эту историю и, возможно, больше никогда не заговорит о ней снова.
— Эх, ну почему я не догадалась, что он так и не выбросил ту страницу! — посетовала Кюри. — Наверно, они нашли ее, когда наводили порядок в его вещах.
— А Ксенократ посчитал, что это написано обо мне!
Серп Кюри немного поразмыслила над словами Цитры.
— Может, и так, но, скорее всего, нет. Ксенократ не глуп. Наверняка он догадывался, чтó это за страница, но правда его не интересовала. Он усмотрел в ней средство достижения цели, способ дискредитировать тебя перед уважаемыми серпами, такими, как серп Мандела — глава аттестационной комиссии. В итоге кольцо получил бы ученик Годдарда, а не ты.