Мое самое большое пожелание человечеству касается не мира, не покоя и не радости. Я желаю, чтобы все мы немного умирали в душе каждый раз, когда видим кончину другого человека. Потому что только боль сопереживания делает нас людьми. Если мы утратим человечность, нам не поможет никакое божество.
— Из дневника почтенного серпа Фарадея
36
Тринадцатая жертва
Роуэн нашел Годдарда в часовне, где тот завершал свои страшные дела. Вопли и крики снаружи начали утихать по мере того, как серпы Рэнд и Хомски заканчивали то, что начали. Здание на другой стороне двора было объято пламенем. Через разбитые витражные окна внутрь часовни проникали холодный воздух и дым. Годдард стоял у алтаря, увенчанного чашей грязной воды и двузубой вилкой камертона.
В часовне остался только один тонист — лысеющий мужчина в балахоне, чуть отличавшемся от тех, что были надеты на лежащих вокруг мертвых телах. Годдард, удерживая мужчину одной рукой, а другой сжимая меч, улыбнулся Роуэну.
— А, Роуэн! Как раз вовремя, — сказал он жизнерадостно. — Я придержал курата для тебя.
Курат не выказывал страха, наоборот, вел себя вызывающе.
— То, что вы учинили здесь сегодня, только поможет нашему делу, — заявил он. — Мученики свидетельствуют намного весомее живых!
— Мученики во имя чего? — ощерился Годдард и постучал мечом по камертону. — Ради вот этой штуки? Я бы расхохотался, если б мне не было так противно!
Роуэн подошел поближе. Он старался не обращать внимания на истекающие кровью трупы, сосредоточившись на Годдарде.
— Отпустите его.
— Вот как? Предпочитаешь движущуюся мишень?
— Я предпочитаю никакую.
До Годдарда дошло не сразу. А когда дошло, он улыбнулся, словно Роуэн сказал что-то очаровательное и оригинальное.
— Неужели наш мальчик только что выразил нам капельку неодобрения?
— Вольта мертв, — сказал Роуэн.
Радостное выражение на лице Годдарда померкло, но лишь чуть-чуть.
— Тонисты напали на него? Ну, они за это поплатятся!
— Они не нападали. — В голосе Роуэна прозвучала враждебность, которую он даже не пытался скрыть. — Он выполол себя сам.
Годдард оторопел. Курат попытался вырваться, и серп ударил его головой о каменную чашу с такой силой, что пленник потерял сознание. Годдард отпустил его, и тело рухнуло на пол.
— Я не удивлен, — произнес Годдард. — Вольта был самым слабым из нас. Как только ты получишь кольцо, я с удовольствием возьму тебя на его место.
— Я не пойду к вам.
Годдард вперился в Роуэна, словно пытаясь прочитать его мысли. Это вторжение ощущалось как насилие. Годдард глубоко проник Роуэну в голову, да и не только в голову — в душу, и юноша не знал, как изгнать его оттуда.
— Я знаю, вы с Алессандро были близки, но он совсем не такой, как ты, Роуэн, поверь мне. В нем никогда не жил голод. А в тебе — да. Я видел его в твоих глазах. Я наблюдал за тобой во время тренировок. Ты жил одним мгновением. Каждое убийство — само совершенство.
Роуэн обнаружил, что не может отвести глаз от Годдарда, который положил свой меч и сейчас протягивал к ученику обе руки, словно призывая того в спасительные объятия. Бриллианты на его мантии сверкали в отдаленном пламени пожара. Годдард был ослепителен.
— Сначала нас хотели назвать жнецами, — продолжал Годдард, — но основатели нашли, что будет более подходяще называть нас серпами, ибо мы — оружие в бессмертной руке человечества. Ты изысканное оружие, Роуэн, острое и точное. И когда ты разишь, на тебя невозможно смотреть без восхищения!
— Прекратите! Это неправда!
— Ты знаешь, что это правда. Ты рожден для этого, Роуэн. Не дай своему дару погибнуть втуне.
Послышался стон — это курат начал приходить в себя. Годдард вздернул его на ноги.
— Выполи его, Роуэн. Не противься своей природе. Выполи его! И наслаждайся!
Роуэн крепче сжал рукоятку меча и заглянул в мутные глаза наполовину пришедшего в себя курата. Юноша изо всех сил старался не поддаться, не отступить, но даже при этом он не мог отрицать мощи бурлящего в нем темного потока.
— Вы монстр! — закричал он. — Вы самое страшное из всех чудовищ, потому что вы не только убиваете, вы и других превращаете в таких же убийц, как сами!
— Ты смотришь на вещи не с той точки зрения. Хищник всегда чудовище для его добычи. Лев для газели — демон. Для мыши орел — воплощенное зло.
Годдард сделал шаг к Роуэну, продолжая крепко держать курата.
— Кем ты хочешь быть, Роуэн, — орлом или мышью? Ты хочешь летать или убегать, в страхе припадая к земле? Потому что сегодня у тебя есть только такой выбор.
Голова Роуэна кружилась. Запах крови и дыма, проникавший сквозь разбитые окна, туманил разум. Мысли его путались. Курат ничем не отличался от тех чужаков, на которых он практиковался каждый день, и на одно мгновение Роуэну показалось, что он на лужайке, тренируется в искусстве убивать. Роуэн выхватил меч из ножен и двинулся вперед, ощущая тот самый голод и желание жить одним мгновением, о которых говорил Годдард. Он полностью отдался этим эмоциям и почувствовал невыразимую словами свободу. Много месяцев он тренировался специально для этого момента, и сейчас он наконец понял, почему Годдард всегда требовал оставить последнего объекта в живых, почему останавливал своего ученика в одном ударе от завершенности.
Он готовил его к сегодняшнему дню.
Сегодня Роуэн наконец обретет завершенность, и с этого момента, отправляясь на прополку, он не будет придерживать свою руку, или клинок, или пулю, пока вокруг не останется никого живого.
Прежде чем он успел додумать эту мысль до конца, прежде чем разум смог остановить его, Роуэн метнулся к курату и изо всех сил выбросил вперед руку с мечом. Сейчас он наконец достигнет завершения!
Тонист охнул и отшатнулся в сторону. Меч просверкал мимо, не задев его.
Вместо этого клинок Роуэна поразил свою истинную цель, по самую рукоять вонзившись в тело серпа Годдарда.
Роуэн теперь оказался к Годдарду вплотную, в нескольких дюймах от его лица, и смотрел прямо в его широко раскрытые, потрясенные глаза.
— Я тот, кем ты меня сделал, — прорычал Роуэн. — И ты прав: я действительно насладился этим. Это было самое большое удовольствие в моей жизни! — Свободной рукой он сорвал кольцо с пальца Годдарда. — Ты не достоин его. И никогда не был достоин!
Годдард открыл рот, чтобы заговорить — возможно, произнести пафосный предсмертный монолог — но Роуэн не желал больше его слышать. Он отступил назад, выдернул клинок из живота своего бывшего наставника и, описав мечом широкую дугу в воздухе, единым движением снес ему голову. Голова Годдарда упала прямо в чашу с грязной водой, как будто ту нарочно поставили здесь именно для этого.
Обезглавленное тело бывшего серпа рухнуло на пол, и в последовавшей за этим тишине Роуэн услышал голос из-за спины:
— Что за хрень тут происходит?
Роуэн развернулся и увидел стоявших в проходе Хомски и Рэнд.
— Ну, берегись! как только его оживят, он с тобой разделается!
Дальше Роуэн действовал на автомате, как во время тренировки. «Я — оружие», — сказал он себе. И он действительно в этот миг стал летальным оружием. Хомски и Рэнд оказали ему сопротивление, и весьма искусно, но им было далеко до такого острого и точного оружия, каким являлся Роуэн. Его меч оставил глубокий порез на теле Рэнд, но та сумела выбить клинок из руки противника хорошо натренированным приемом бокатора. Роуэн ответил еще более эффективным приемом, одним ударом сломав ей позвоночник. Хомски с помощью своего огнемета поджег Роуэну руку, но юноша перекатился по полу, сбивая пламя, затем подхватил молоток с постамента около алтаря и стал колотить им Хомски, словно молотом Тора. Он бил, и бил, и бил, как будто отмерял ударами время, пока курат не схватил его за руку и не сказал:
— Хватит, сынок. Он мертв.
Роуэн выронил молоток. Только теперь он позволил себе чуть-чуть расслабиться.