— Благодарю, мисс Терранова, — сказала серп Меир. — Можете идти. Результаты будут объявлены завтра на конклаве.
Серп Кюри ждала ее в коридоре. Цитра в ярости налетела на нее:
— Вы должны были сказать мне!
— От этого тебе было бы только труднее! А если бы они почувствовали, что ты все знаешь заранее, тебя дисквалифицировали бы, вот и все. — Она взглянула на руки Цитры. — Пойдем, тебе надо помыться. Тут недалеко есть туалет.
— А как все прошло у других кандидатов? — спросила Цитра.
— Насколько мне известно, одна девушка отказалась наотрез и покинула экзаменационный зал. Другой парень приступил к заданию, но сломался и не смог завершить то, что начал.
— Как насчет Роуэна?
Серп Кюри отвела глаза.
— Ему достался пистолет.
— И?
Серп Кюри медлила.
— Да говорите же!
— Он нажал на спуск еще до того, как они закончили читать инструкции.
Лицо Цитры перекосилось. Серп Кюри права — это уже не тот Роуэн, которого она когда-то знала. Через какие же ужасы ему пришлось пройти, чтобы превратиться в хладнокровного убийцу?! Она не смела даже вообразить.
• • • • • • • • • • • • • • •
— «Тренодия»
из собрания сочинений почтенного серпа Сократа
39
Зимний конклав
Около полуночи срок иммунитета Цитры Террановы и Роуэна Дамиша истек. Теперь оба могли быть подвергнуты прополке, и, согласно эдикту (а уж коллегия позаботится, чтобы они ему последовали), один из них обязан был выполоть другого.
Во всем мире серпы собирались на конклавы для обсуждения жизненных вопросов, вернее сказать, вопросов смерти. Первый конклав года для Средмерики обещал стать историческим. Никогда раньше серпы не лишались собственной жизни во время прополки, и тайна, окружавшая это событие, придавала ему еще большую значимость. Не меньше ажиотажа вызывало и трехмесячное отсутствие одного из подмастерьев, последовавшее за фальшивым обвинением со стороны Верховного Клинка. Даже Всемирный Совет серпов обратил сегодня свои взоры к Фулькруму; и хотя имена учеников редко становятся известны за пределами их региональной аттестационной комиссии, серпы всего земного шара знали теперь имена Цитры Террановы и Роуэна Дамиша.
В то утро в Фулькруме царил лютый холод. Мраморные ступени, ведущие ко входу в Капитолий, обледенели, что делало подъем довольно рискованным предприятием. Уже не один серп поскользнулся и растянул лодыжку или сломал руку. Болеутоляющие наниты сегодня работали с полной нагрузкой, — к вящему удовольствию зрителей, радующихся всему, что замедляло шествие серпов. Еще бы — какие фотки тогда можно сделать!
Роуэн приехал на публикаре один — ни спонсора, ни какого-либо другого сопровождающего. Одет он был в тот самый цвет, которого так чураются серпы — черный. Его зеленый браслет ученика ярко выделялся на этом фоне и придавал его облику ауру молчаливой дерзости. На осеннем конклаве он был всего лишь пометкой на полях, и это в лучшем случае. Зато сегодня зрители лезли друг другу на головы, чтобы сфотографировать его. Он не обращал на них внимания и, взбираясь по лестнице, не смотрел ни на кого, заботясь лишь о том, чтобы твердо ставить ноги на обледенелые ступеньки.
Серп, идущий рядом с ним, поскользнулся и упал. Серп Эмерсон, решил Роуэн, хотя официально они знакомы не были. Юноша протянул ему руку, но Эмерсон обжег его свирепым взглядом и отказался принять помощь.
— От тебя мне ничего не надо! — сказал он, вложив в слово «тебя» больше яда, чем Роуэн слышал за все семнадцать лет жизни.
Зато когда он добрался до верха лестницы, его поприветствовал совсем незнакомый серп:
— Вы вынесли гораздо больше, чем положено рядовому подмастерью, мистер Дамиш. Я очень надеюсь, что вы станете серпом. И как только это случится, не откажите — выпейте со мной чайничек хорошего чаю!
Предложение звучало искренне, оно явно не было продиктовано карьерными соображениями.
То же самое происходило и в ротонде: тяжелые взгляды одних перемежались с ободряющими улыбками других. Часть серпов, по-видимому, не определила своего отношения к нему. Роуэн был либо жертвой обстоятельств, либо преступником, подобного которому мир не видел со смертных времен. Он и сам желал бы знать, к какой из двух альтернатив принадлежит.
Цитра прибыла раньше Роуэна и стояла в ротонде с серпом Кюри, не подходя к буфету с роскошным завтраком, — не было аппетита. Все разговоры в ротонде шли, конечно же, о трагедии в монастыре тонистов. До ушей Цитры долетали обрывки бесед, и чем дольше она слушала, тем больше негодовала: все говорили только о четверых погибших серпах. Никого не печалило огромное количество выполотых тонистов. Находились даже такие, кто отпускал циничные шуточки на сей счет.
— В свете трагедии, разыгравшейся в монастыре тонистов, наш конклав приобретает определенный… резонанс, вы не находите? — сказал кто-то и добавил: — Каламбур ненамеренный.
Но, конечно, каламбур был очень даже намеренным.
Серп Кюри нервничала еще больше, чем на осеннем конклаве.
— Серп Мандела сказал мне, что ты неплохо справилась вчера, — сказала она Цитре. — Но даже по тому, как он это говорил, было видно, насколько он сдержан в оценках.
— И что это значит, как вы думаете?
— Не знаю. Знаю только, что если ты сегодня проиграешь, я никогда себя не прощу.
Невероятно! Серп Мари Кюри, великая Гранд-дама Смерти, — и так беспокоится о Цитре! Да еще усматривает собственную вину в ее возможном провале!
— Мне повезло, меня обучали два величайших серпа, когда-либо живших на свете — вы и серп Фарадей. Если уж это не подготовило меня к сегодняшнему испытанию, значит, ничто не могло подготовить.
Серп Кюри просияла. В ее глазах светилась гордость с налетом горечи.
— Когда все кончится, и ты получишь кольцо, надеюсь, ты окажешь мне честь и останешься при мне в качестве серпа-юниора. К тебе будут подступаться и другие, причем, возможно, даже из отдаленных регионов. Станут завлекать тебя тем, что у них ты, дескать, научишься тому, чему не могла обучиться у меня. Возможно, это правда, но я всерьез надеюсь, что ты все равно останешься со мной. — Ее глаза повлажнели — если она моргнет, то польются слезы. Но серп Кюри сумела удержать их на нижних веках, слишком гордая, чтобы плакать на виду у всего конклава.
Цитра улыбнулась:
— А я и не думала поступить иначе, Мари! — Впервые она назвала наставницу по имени. Удивительно, насколько естественно это прозвучало.
Пока они ожидали начала заседания, к ним подходили другие серпы. Никто не заговаривал об аресте или о побеге Цитры в Чиларгентину, но некоторые подшучивали над Мари, намекая на ту компрометирующую запись в дневнике.
— В Эпоху Смертности любовь и смерть часто шли рука об руку, — подмигнул серп Твен. — Надеюсь, наш дорогой серп Фарадей был нежен, насаживая тебя на свой кол.
— Слушай, иди-ка выполи себя! — огрызнулась Кюри, но при этом не смогла сдержать улыбку.
— Только если смогу посетить собственные похороны, дорогая!
Твен пожелал Цитре удачи и удалился.
И в этот момент в ротонду вошел Роуэн. Нельзя сказать, что в помещении воцарилась тишина, но шум заметно поутих и тут же поднялся с прежней силой. Роуэн теперь был значительной фигурой. Нет, не как серп, а как нечто иное — возможно, как пария. Но еще ни один пария не вызывал такого озноба у посредников смерти. Одни заявляли, что он хладнокровно убил четверку серпов, а потом поджег монастырь, чтобы скрыть следы. Другие говорили, что ему повезло вырваться оттуда и на нем нет никакой вины. Цитра подозревала, что какова бы ни была правда, она гораздо сложнее, чем любое из этих утверждений.