Да-да, вот такая же густая, кладбищенски свежая трава растет и на Бородинском поле. И те же памятники-близнецы стоят за тысячи верст…
— Все это очень напоминает Бородино, — промолвил наконец Алексей.
— Знаю, — улыбнулся Митко. — «Да, были люди в наше время», так?
— «Богатыри, не вы!» — подхватила с улыбкой Добрина.
VII
Попрощавшись с Добриной и Митко, проводившими его до гостиницы, Алексей поднялся в номер. Оказалось, Лавров вернулся раньше. Устало вытянув ноги в одних носках, он сидел в кресле и листал книжку.
— Вот это, я понимаю, экскурсия! Ай да Добрина. Значит, Митко — на дуэль?
Прежде чем ответить, Алексей заскочил в ванную, плеснул на лицо из-под крана и только после этого, завалясь рядом в кресло, отозвался тон в тон:
— Пока вы тут прохлаждаетесь, господин Лавров, некоторые делают мировые открытия относительно вашей персоны…
— Не понял, прошу прокомментировать, — принимая игру, поджал губы Лавров.
— На мавзолее, на мемориальной доске высечена фамилия подпоручика Лаврова. Это вам ни о чем не говорит?
Сразу смягчившись, стряхнув насмешливость, Лавров взглянул на Алексея с дружелюбием и нежностью:
— Знаю, Леша, знаю. Третий раз в Болгарии. Но пока не нашел концов. Ни здесь, ни на родине. Во всяком случае — прямого родства не обнаружено. Будем считать, что однофамилец… Здесь ведь неподалеку еще и Лавров-генерал погиб, Василий Николаевич…
— Однофамилец — не то, — разочарованно вздохнул Алексей, — а вдруг родня?
Лавров усмехнулся:
— Не так все, Леша, просто. Ты-то древо свое знаешь?
— Какое древо? — не понял Алексей.
— Родословное, мой друг, родословное, какое ж еще? — проговорил Лавров, поглядев на Алексея с некоторым сожалением.
Он взял путеводитель и, выбрав чистую страничку «Для заметок», начал набрасывать карандашом что-то похожее не то на дерево, не то на цветок.
— Смотри сюда, — сказал Лавров, ткнув карандашом в основание. — Это ты, Русанов Алексей, сын своих родителей. Вот они, две линии, сошедшиеся в тебе. Но ведь такой же, как ты, конечной точкой был отец. И такой же отдельной точкой была мать. Проведем от них по две линии — к их матерям и отцам, а твоим, стало быть, бабушкам и дедушкам. Получается ветвь, и чем дальше, тем гуще. По линии матери у тебя бабушка и дедушка и по линии отца — тоже. Стало быть, всего — две бабушки и два дедушки. Так? Но ведь и у них — по отцу с матерью. Значит, на уровне «пра» у тебя уже четыре прабабушки и четыре прадедушки. И так далее… Так почему в районе «прапра», где у тебя восемь прапрабабушек и восемь прапрадедушек, не быть какому-нибудь Русанову — герою Плевны?
— Джанка получается! — усмехнулся Алексей.
— Что еще за джанка? — с досадой за прерванные рассуждения, не поднимая от рисунка глаз, проворчал Лавров.
— Дерево у них такое, слива. Ягоды мелкие, желтые, и растет, как дикарка, — сама по себе…
— Ладно, пусть джанка, — примирительно, так ничего и не поняв, согласился Лавров, лишь бы не упустить мысль, его занимавшую. — Ты вот на какой мне ответь вопрос: хоть кого-нибудь из своих прадедов знаешь?
— Прадедов? — озадачился Алексей, припоминая.
Нечто смутное, в виде блеклой, порыжевшей фотографии мелькнуло в его памяти: полная, расчесанная на пробор женщина в старинном широком платье стоит, положив руку на плечо сидящего рядом мужчины с бородкой, в пиджаке, с цепочкой карманных часов на лацкане, в сапогах с высокими, негнущимися голенищами. Мать говорила, что это ее дед Сергей, кажется, Леонтьевич. С виду ничего, наверно, был симпатичный мужик. В глазах, хоть и повыцветших на фотографии, еще сохранились и проглядывали цепкость и острота плотницких и печных дел мастера. Судя по родительским рассказам, Сергей Леонтьевич так и не застал, вернее, не дождался правнука, хотя мечтал подержать его на руках. Да и мать стала забывать деда. Потому-то фотография воспринималась отвлеченно: Алексей знал только, что это прадед, а возле стоит прабабка Прасковья. Когда подрос, невольным вопросом задался: почему на старинных фотографиях мужья так неучтивы — ведь сидеть-то должны женщины… Это по линии матери. По линии отца прадед и прабабка сфотографироваться на память правнуку не успели.
— Нет, пожалуй, не знаю, — в смущении признался Алексей, почувствовав внезапную вину за это свое незнание перед теми двоими, родными по крови людьми, что не мигая, беспомощно и безвозвратно глядели ему в глаза с выцветшей альбомной фотографии.