— Скажите на милость, — подернула плечиком Добрина, — Болгарии и невдомек, что за рулем пропадает такой талант!
Не обращая внимания на иронию, Ангел постучал крепкой ладонью по баранке руля, проговорил, довольный собой:
— Люблю старину. Песни, иконы. Это мое хобби. А конь вот он!
И жал, жал на педаль, наращивая скорость, не сбавляя ее даже тогда, когда с визгом шин автомобиль опасно кренился на крутых виражах.
Неловко придерживая начинающий увядать в тепле рук букетик, чувствуя, как сгущается вокруг него молчание, Алексей попытался о чем-то заговорить с Митко, но по односложным, холодным, хотя и вежливым ответам понял, что тот соблюдает всего лишь приличие.
«Еще не хватало нам поссориться, — с досадой подумал Алексей. — Из-за какого-то букета».
И, холодея при мысли, что размолвка с Митко помешает выполнить то главное, ради чего они с Лавровым приехали в Болгарию, чувствуя в то же время, что совершает нечто недобросовестное по отношению к Добрине, Алексей дал себе слово больше никак не реагировать на ее столь подчеркнутое внимание. Да-да, только так. Лавров предупреждал не зря. И если на правах старшего он позволил ему, Алексею, ехать в Пловдив на машине Ангела в компании этой милой девушки, это не значит, что можно злоупотреблять доверием.
Но, осуждая себя, упрекая в непозволительном поведении, Алексей тут же, стоило взглянуть на спокойный и мягкий профиль ничего не подозревавшей Добрины, начинал рассуждать по-другому. И эта другая мысль сладкой тоской подкатывала к сердцу.
«Ну и что, — размышлял Алексей. — Она нравится всем троим. И Митко, и Ангелу, и мне. А мы, трое, не можем нравиться ей все одинаково. И если бы сказать: «Выбирай!» — она выбрала бы меня… Что бы я стал делать, что?..»
И, ощущая новый, еще более горячий прилив сладкой тоски, Алексей, как о недостижимом и несбыточном, но страстно желаемом, подумал о том, что как это было бы прекрасно, если бы все поменялось местами, то есть чтобы ехали они не по Болгарии, а по России и чтобы вместо Ангела сидел за рулем хотя бы Валерий, рядом с ним невесомо покачивалась бы эта красивая девушка, его, Алексея, девушка, а Митко был бы просто гостем…
Щекотливые эти размышления прервал скрип шин: Ангел внезапно затормозил у развилки с указателем населенного пункта. Рука Добрины вежливо придерживала руль, глаза просяще обращались к Ангелу.
«Моля», — расслышал Алексей уже знакомое «пожалуйста» в скороговорке произнесенных Добриной болгарских фраз.
— Все к твоим ногам, — с учтивым поклоном ответил по-русски Ангел и что есть силы крутанул руль вправо.
— В Брестовцы! — весело обернулась Добрина. — Всего на десять минут! Выпьем по чашечке кофе у моей бабушки.
Наверное, чтобы все-таки как-то загладить перед Ангелом столь неожиданную перемену маршрута, Добрина повернулась к нему и спросила игриво:
— Хочешь, спою для твоей коллекции?
И, не дожидаясь ответа, пальчиками отбарабанив по щитку какой-то ритм, запела по-болгарски.
— Знаю, — усмехнулся Ангел, довольный все же непосредственным обращением к нему Добрины. И, взглядывая на Алексея в зеркальце, стал переводить:
— Какой же ты молодец, Ангел! — всплеснула руками Добрина. — Это любимая песня бабушки Лиляны. — И обернулась к Алексею: — У нее еще есть одна — старинная советская…
— Наша? — удивился Алексей.
— Ваша. «До свиданья, города и хаты…» Василий разучил с ними в отряде. Так песня и осталась.
— Я тоже знаю эту песню, — добавил Митко.
— Брестовцы, Брестовцы, — радостно вскрикнула Добрина, показывая на вынырнувшие из-за холма красные черепичные крыши.
Наверное, Ангел уже бывал здесь: он уверенно свернул с шоссе направо, потом — в узкую улочку налево и, приосанившись, круто осадил машину у калитки, возле которой на лавочке неподвижно сидела вся в темном, с белеющими из-под черного платка седыми прядями женщина.
Добрина распахнула дверцу и, выпрыгнув чуть ли не на ходу, кинулась к ней, затараторила что-то по-болгарски, затормошила, осыпая поцелуями.