«Они погибли в разных странах, на разных границах, но за нечто общее. И это общее породнило их навсегда», — подумал Алексей, почувствовав внезапное облегчение от простой этой мысли.
Митко тоже о чем-то размышлял, оттянув — чтоб отдыхала рука — ремень автомата. И, взглянув на него, на чуть заваленную на затылок фуражку, открывшую мокрый со спутанными волосами лоб, на сбитые и поцарапанные, но тщательно зашпаклеванные гуталином сапоги, Алексей уже твердо знал, что, случись что-нибудь, Митко не подведет, такой не мог подвести.
— Пошли, — сказал, скосясь на часы, Митко. — Обратно еще трудней.
Опять след в след по своей тропе, скользя на корнях и уступах, как бы все время пятясь и поддерживая друг друга, они спускались к речушке, пока наконец, перепачканные глиной, с саднящими от колючек руками, не вышли к берегу. Сизоватый туман курился, плыл над водой, укутывал кусты. Через полчаса он завесит наглухо все вокруг — тогда только слушай и на «товсь» автомат.
За еще полупрозрачной завесой кусты на противоположном берегу выглядели как бы увеличенными, словно подросли, и от этого еще зловещей выпирали, корявились их ветви.
Они продолжали шагать молча, пока за грядой тумана, который был им уже по пояс, не обозначились идущие навстречу, словно вброд по белому озеру, несколько фигур. Передняя, как морзянкой, мигнула фонарем.
— Наши, — расшифровал Митко. — Тодоров, Лавров и с ними смена.
Он поглубже надвинул фуражку, расправил под автоматом плащ и, окинув быстрым, придирчивым взглядом Лаврова, чуть ли не строевым пошел навстречу по тропе.
— Спасибо, — выслушав доклад Митко, удовлетворенно кивнул Тодоров. — Благодарю за службу.
— Служу Советскому Союзу и Болгарской Народной Республике, — не растерялся Алексей, тут же поощренный за находчивость ответа улыбкой Лаврова.
— Ну так что, на Шипке все спокойно? — все с той же улыбкой, обращаясь не то к Алексею с Митко, не то к старшему лейтенанту, спросил Лавров.
— Будем считать, что так, — ответил старший лейтенант. Но, приблизив к глазам руку с часами, тут же счел нужным уточнить: — Во всяком случае, на девятнадцать часов тридцать пять минут московского времени… Принимайте смену, — уже суше приказал он стоявшим за ними солдатам…
В столовой пахло только что испеченными булочками и еще чем-то неизъяснимым, цветочно-полевым, что сразу же делало ее похожей на уютную комнату бабушки Лиляны. Белый колпак Ганчо, уже давно установившего наблюдение из своей амбразуры, замелькал то тут, то там; в мгновение ока стол был накрыт как для банкета.
— Давай по сто граммов швепса, — предложил Митко. — За хорошую дружбу и службу…
Они чокнулись кружками. Уже полюбившийся Алексею газированный напиток охладил, освежил своим приторно-колючим вкусом, напомнил о чем-то очень хорошем и грустном. Ах да, кафе в Плевене под развесистой, усыпанной желтыми ягодами джанкой. Пижонистый Ангел, Добрина… Завтра с Лавровым они улетают. Увидит ли он ее и где?
— Послушай, Митко, — несмело обратился Алексей, — ты дай-ка мне все ваши адреса — и твой, и Ангела, и Добрины… А я вам — свой.
— Обязательно! — закачал головой Митко и достал записную книжку.
Что-то белое, плотное выскользнуло из раскрытых страничек и, мелькнув, слетело под стол.
Алексей предупредительно нагнулся — листок приземлился возле его сапога — и быстро поднял его. Это была фотография Добрины. Совсем другая, с тем неопределенным выражением вытянутого лица, когда фотографируются для документов, она все же достала черными глазами до сердца, и в строгом, обращенном на него взгляде Алексей ощутил вопрос. С усилием он сделал вид, что не обратил внимания и, стараясь не смотреть на Митко, произнес:
— Запиши сначала мой…
Митко, старательно выводя каждое слово, написал свой адрес и, подавая вырванный листок Алексею, с усмешкой сказал:
— А к Добрине легче пешком будет дойти…
— Как так? — не понял Алексей.
— А так, — с плохо скрываемой досадой пояснил Митко, — она же у вас в Москве учится, в университете…
— Серьезно? — не поверил Алексей, приглушая до шепота чуть было не вырвавшийся возглас изумления. Губы сами, как он ни пытался сдержаться, расползлись, должно быть, в преглупейшей улыбке, сразу выдавшей его с головы до ног, и Алексей понял, что разоружен окончательно.