Неужели они уже здесь?
В открытый круг люка на него смотрели родные лица. Забыв про командирский статус, Владимир нырнул навстречу этим двоим, протянувшим к нему руки…
…Осиротелый, печально посверкивая панелями, лоснясь зеленым боком, отходил от них корабль Бориса. Владимиру показалось, будто в маленьком круглом оконце мелькнул белый шлемофон. Уходит, уходит совсем… Он скосил глаза направо, налево, пошевелил, повел плечами и почувствовал плечи двоих. С чем сравнить это чувство? И тут же защемила грусть. Корабль Бориса отходил, уменьшаясь в размерах.
«Союз-4» приземлился 17 января, а «Союз-5» — 18-го. Владимир был еще под неусыпной опекой врачей, когда к гостинице подкатил автобус, которого он ждал больше всего на свете.
— Как будто год не виделись, — сказал он, пожимая Борису руку и словно стесняясь радости, которую выдавали глаза.
— Хоть бы обнялись, черти, — подсказал кто-то.
И правда, они не виделись будто год.
ВЕСЕННИЙ МЕТРОНОМ
«Космонавт-два сидел ко мне в профиль, и я невольно любовался правильными чертами красивого задумчивого лица, его высоким лбом, над которым слегка вились мягкие каштановые волосы. Он был тренирован так же, как и я, и, наверное, способен на большее. Может быть, его не послали в первый полет, приберегая для второго, более сложного».
Помните? Так лаконично и всеобъемлюще нарисовал Юрий Гагарин портрет своего дублера еще задолго до того, как он открыто глянул на нас с газетной страницы. И Космонавт-два стал близок и дорог нам хотя бы уже потому, что был звездным братом Космонавта-один. Их шаги, их мысли, их сердца вторили одно другому до самой той заветной дверцы лифта, который сначала одного из них вознес на вершину ракеты, готовой к старту. Был год шестьдесят первый, был апрель, было утро космической эры.
Герман Степанович Титов сидит напротив меня и смотрит в окно, за которым звенит капель. Тик-тик-тик-тик… Как метроном, отсчитывающий предстартовые секунды. Но память ведет счет на годы, вернее, даже на весны — от нынешней до самой первой: десять, девять, восемь, семь…
Как бы ни были высоки и далеки космические маршруты, мы всегда будем возвращаться мысленно к их истоку — к 12 апреля 1961 года. Ибо в клубке орбит, намотанных на земной шар и протянувшихся во вселенную, никогда не потеряется первый виток — гагаринский. В облике самого фантастического межпланетного корабля, который когда-либо создадут люди, мы отыщем черты «Востока». А к тому байконурскому дню, до самых мельчайших подробностей запечатленному в газетных строках, фотографиях и на кинопленке, еще не раз обратится история.
Кому же, как не Космонавту-два, задать все тот же вопрос: «Как это было?»
За окном метрономом стучит капель…
— Как это было?.. — задумчиво повторяет Герман Степанович, обращая вопрос к самому себе, и вдруг озаренно вскидывает брови, словно вспомнил самое главное. — Все это было совсем обычно… Кажется, испытатель один сказал: «Летчику, который думает о подвиге, лучше не лететь». Вот и мы отнеслись к заданию с одним только чувством — с желанием как можно лучше его выполнить. Юрию выпала честь быть первым. Но он воспринял это спокойно. И не только по природной своей скромности. Воспитанный в среде военных летчиков, он знал, что потенциально любой из отряда готов к полету. И команда «На взлет!» — так же как и команда «К бою!» — настоящего летчика никогда не застанет врасплох. Постоянная готовность к подвигу — это в характере вообще советского человека. Я совершенно уверен, что ни Александр Матросов, ни Зоя Космодемьянская, ни Алексей Маресьев не задумывались о том, что совершают подвиг. Это слово я назвал бы производным от таких понятий, как любовь к Родине, преданность делу…
Многие удивляются, как это мы могли спокойно спать в ночь перед стартом. Но это уже профессиональная привычка — обязательно выспаться накануне полета. Проснулись мы почти одновременно. И день начался, как всегда, с физзарядки. В общем, все шло по привычному укладу. Завтракали из туб. Сначала отведали мясного пюре, потом черносмородинового джема, кофе. Выдавливая очередную тубу, Юрий не удержался от шутки: хороша, мол, пища для невесомости, а на Земле с такой далеко не уедешь. После медицинского осмотра начали облачаться в скафандры. Меня одевали первым, Юрия — вторым, чтобы ему поменьше париться: вентиляционное устройство можно было подключить к источникам питания лишь в автобусе.
«А поворотись-ка, сынку! Экой ты смешной какой!» — кто-то из одевавших нас не мог не вспомнить гоголевского Тараса. Мы взглянули с Юрием друг на друга и не удержали улыбок, хотя к скафандрам уже попривыкли. Неуклюже зашагали к дверям. На пороге Юрий приостановился — от степи тянуло ветерком, и под открытым гермошлемом пробежал приятный холодок. Ну а от домика — десять шагов до автобуса. Бывали там?