Наверное, пожилой искал это нужное слово, которое должно было внушить молодому нечто важное, еще им не осознанное. Прервав довольно-таки долгое молчание, наконец пояснил:
— Датчики должны быть у тебя, на теле на твоем, на душе, чтобы все время, пока эта штука летает, чувствовал каждый свой винтик, каждый контактик…
Молодой не то задремал окончательно, не то молчал из учтивости.
Видно, окончательно раздосадованный, пожилой продолжал, уже не обращая внимания, слушают его или нет:
— Вот я и говорю, эти самые контакты… Я ведь с Ивановым начинал… Да… В твои годы. И тоже, как ты, рассуждал, пока… Юру тогда провожали. Иванов и люк завинчивал. Завернули — все порядком, запаковали, значит, парня в снаряде. До старта счет уже на минуты. И вдруг не проходит сигнал в одной системе. Что-то случилось с люком номер один. Что такое? Иванов с товарищами мигом наверх. Открыли люк. И что же — оказалось, контакты по пазам отошли. Их и нужно-то было только подвинуть. А где взять время? Срывается старт, и тут уж налицо — прокол мирового масштаба. Ну кинулись ребята наверх, ни рук ни ног не чуют. Открутили винты, сдвинули кронштейн — секундное дело. Закрыли крышку, спрашивают: «Работает?» — «Работает». Поставили присоску на люк, выдержали пять минут — все герметично. Иванов отверткой Юрию Алексеевичу постучал: порядок, мол. Тот открыл шторку и навел зеркальце: слышу, мол, все нормально… И рукой помахал — слезайте вниз. Секундное дело делали… Да… А один из тех, кто заминку устранял, когда шапку внизу снял — смотрю, у него полголовы как будто выморозило. Вот такие, брат, контакты…
Молодой пошевелился. То ли устраивался поудобнее, то ли все же задела его назойливая проповедь старшего товарища. А тот распалял себя уже другим, воспоминанием:
— Неумолим не то слово, не то… Смотря как понимать эту строгость. А я одно его слово, как орден, до сих пор ношу… Хотя, как подумаю, что могло быть, кровь стынет в жилах… Да… Готовили мы такую же очередную штуковину. Ночами не отходили. Известное дело, все до миллиметра, до микрона проверено, прощупано. И тут надо же такому — вырвалась у меня гайка — ключом тронул, а подхватить не успел. А она как живая, проклятая, и глазом не моргнул — черт-те знает куда закатилась. Я и так и сяк, и рукой, и ключом, и отверткой, и проволокой — никак не могу ее нащупать. Но точно знаю, что в агрегате. Застряла где-то и как сгинула. И в самом ответственном месте. Ну ты знаешь, у нас нет неответственных. А операции уже все на завершении. Время вперед пошло работать… Да… Я гайку другую достал, закрутил, спустился вниз, доложил, что все в порядке. А у самого земля под ногами качается и на ракету оглянуться не могу. Тупик, понимаешь? Сказать про эту гайку — запуск отложат, и тогда не жди пощады, снимут с работы. А и молчать сил нет. Оно, конечно, я на гайку надеюсь, закрутил ее как следует, и ничего такого случиться не должно. Уверен, понимаешь, уверен, что все будет в порядке. А уж и случится — ну скажи, кто узнает, отчего и почему? Попробуй тогда установи причину аварии. А уж найти виновника… Просто невозможно.
Целый час пребывал я в убийственном состоянии. И двое беспощадно боролись во мне — понимаешь, куда ни кинь — все клин.
Да… А что бы ты сделал? Ну что?
Пожилой замолчал, а его молодой напарник, словно из глубины, вынырнул из своего красного свитера, вытянул худую петушиную шею и, открыв глаза, немигающе уставился перед собой — ждал ли он ответа на заданный ему же вопрос или сам искал выхода из труднейшей ситуации. А может быть, ему передалось то душевное состояние, в котором когда-то пребывал ворчливый его наставник, неизвестно для чего разбередивший сейчас старую рану.
— Вероятнее всего, конечно, ничего бы не случилось… А если бы все же… И эти доверительные взгляды космонавтов, простецких, сердечных ребят, которые на прощанье пожали тебе руки. Эта их доверчивость, вера в доброе и прочное дело десятков, сотен людей, в дело, где не может быть пустячка. Как бы это сказать… Ну все равно как если бы на какое-то время взять и вручить совершенно незнакомому человеку собственную единственную жизнь. Вот они поднимаются в лифте, вот располагаются в корабле, вот задраивается за ними люк… Теперь они верят тебе, не зная, что где-то уже тлеет бикфордов шнур…
— Ну… и… — нетерпеливо повернулся младший.
— Ну что? Сам себя повел на эшафот. Прихожу к эСПэ, так и так, говорю, уронил гайку, а достать не мог. А то, что доложил о готовности агрегата, так это обманул, струсил, значит. Сергей Павлович сначала рванул телефон, дал команду отложить запуск, а потом подходит ко мне — я не вижу его, а чувствую, что подходит и берет мою руку, пожимает, спасибо, говорит…