Виталий оттолкнулся от поручня и снова подвсплыл к иллюминатору, улыбнувшись как-то грустно и словно бы виновато.
— Смотри, Петя, — сказал он голосом, обретшим внезапную твердость, — видишь кристаллики льда на внутренней поверхности среднего стекла? Это совсем иные кристаллы, они асимметричны…
Петр внимательно посмотрел на иллюминатор и увидел эти необычные кристаллы. Отсутствие силы тяжести делало их совсем не похожими на те, что вырастают в земных условиях. Кристаллы выглядели пауками…
— Инвалиды в чудесном мире земных кристаллов, — глухо произнес Виталий.
Но надо было переключаться на другую волну настроения — на связь выходила Земля.
О если б кто знал, как ждали они родные позывные! Ну говорите, говорите, мы вас слышим, друзья! Что за чудесный день — даже «Рубин-2», вечно придирчивый Феоктистов, доволен вчерашней работой. А это командно-повелительный и все же с дружеской мягкостью тембр «Гранита». Шаталов не любит высоких тонов.
— Минуту, одну минуту, «Кавказы»…
И вдруг звонкий, на весь «Салют», как будто он забрался сюда, под звезды, голос сына Климука Мишки:
— Пап! Ты слышишь меня?
— Слышу, сынок, слышу! — растерянно, не сообразив сразу, что это вышел на связь сын, крикнул Петр. И замолчал, не зная, что сказать, теряя драгоценные секунды. Спохватился, собрался: — Как вы там? Как живете?
О чем спросить еще, о чем? Что важнее всего узнать из уст сына?
— По грибы ходите? — совсем потерявшись, спросил Петр.
И за триста шестьдесят пять километров, словно Мишка был рядом, донеслось:
— Нет, они еще не растут…
Слабым эхом — так показалось — откликнулись стены станции (мягкая непроницаемость обивки поглощала каждый звук), а Виталий услышал волнистые метания голоса от дерева к дереву — и сам он, да, наверное, и Петр мальчишками бежали сейчас по лесу на родной ободряющий зов. Пни и узластые корни лезли отовсюду, стараясь, как нарочно, подставить подножку, и лица были исхлестаны ветками, и паутина облепила глаза, а голос то удалялся, то приближался…
Только сейчас Виталий обратил внимание на то, что давно уже не слышит преследовавшего его с самого утра шуршащего, навевающего дремоту шума. Да, дождя уже не было слышно. И когда в переговорах с Землей наступила его очередь, он, перебарывая волнение, не выдержал и спросил, был ли на Земле дождь час или два назад.
— Да, — ответили с Земли. — У нас здесь прошел такой грозовой дождь, что до сих пор пахнет озоном и цветами.
— Не понял, повторите! — поразился Виталий. — У вас действительно только что прошел дождь?
— Ну конечно, нормальный дождь, ничего особенного, — подтвердили с Земли.
Виталий и Петр недоуменно переглянулись.
ЦВЕТЫ С ПРИЧАЛА
Они, конечно, догадывались, что это произойдет рано или поздно. Возбуждение и радостную растерянность я уловил, еще договариваясь о встрече по телефону. А когда вошел в квартиру, увидел перед собой смущенное лицо пожилого человека, темные, оттененные спадающей на лоб седой прядью глаза, оживленные воспаленным, наверное от бессонницы, блеском. «Вот он, отец космонавта, за неделю до звездного старта сына», — подумал я, чувствуя, что и мне передается волнение.
Пожимая жестковатую ладонь, я не мог не заметить, что и оделся-то Николай Григорьевич, наверное, более тщательно, чем в обычный воскресный день. От его хрустящей свежим крахмалом сорочки, от зарумянившихся по-молодому щек, тщательно выбритых, веяло праздничностью и прекрасным настроением.
Из кухни, вытирая о передник руки, вышла немолодая полная женщина и, коротко поздоровавшись, тут же начала хлопотать возле стола.
— Мать Владика, Ольга Михайловна, — представил ее Николай Григорьевич.
— Прошу, пожалуйста, за стол, — грустно улыбнувшись, позвала Ольга Михайловна.
Стол был накрыт. И в том, каким радушием сияла скатерть и как щедро, по-родительски, наполнялись тарелки, я вновь ощутил расположение к гостю.
Ольга Михайловна поднесла платок к глазам и тут же быстро поднялась, ушла в другую комнату, сославшись на головную боль.
— Переживает, — сочувственно кивнув в ее сторону и словно бы винясь за жену, проговорил Николай Григорьевич. — А у нее уж и сил нет… Всю жизнь боится за него, за Владика. Боялась, когда он первый раз пошел на каток, когда вратарем стал в школьной команде. А когда в аэроклуб записался, сердчишко ее совсем схватило. Что уж теперь говорить…
Николай Григорьевич нахмурился, замолчал, но тут же справился с собой и, как бы подбадривая себя, махнул рукой: