«Приземлившаяся одновременно с кораблем на вертолете группа поиска после вскрытия люка обнаружила экипаж корабля «Союз-11» в составе летчиков-космонавтов подполковника Добровольского Георгия Тимофеевича, бортинженера Волкова Владислава Николаевича, инженера-испытателя Пацаева Виктора Ивановича на своих рабочих местах без признаков жизни…»
Так вот что такое «через тернии — к звездам»…
В Москву мы вернулись в тот день, когда по площади к Центральному Дому Советской Армии в тягостном молчании двигались траурные колонны. Знакомые космонавты, дежурившие у входа, зная, что мы прямо с аэродрома, отворили железную калитку и пропустили нас без очереди туда, откуда по мраморной лестнице, ударяясь о затянутые черным крепом и кумачом стены, стекала, выплескивалась на улицы разрывающая сердце музыка.
Рдяный отсвет венков падал на лица. Мы подошли к постаменту и на роскошные, источающие похоронную яркость цветы положили уже привядшую охапку ромашек, сорванных на том месте, где коснулся земли корабль «Союз-11». Поднять глаза на три красных гроба не было сил, и я перевел взгляд в сторону, где на поставленных в ряды стульях сидели родственники погибших.
Ближе всех к постаменту был сгорбившийся мужчина в черном костюме, с совершенно белой головой. Бледное лицо его сливалось с сорочкой, и на этом блеклом фоне выделялись лишь темные, неподвижные, устремленные в одну точку глаза. Я едва узнал в нем Николая Григорьевича. Ольги Михайловны рядом не было. Наверное, наша не совсем обычная процессия, положившая к постаменту не венок, а букет полевых, слишком скромно выглядевших здесь цветов, попала в его поле зрения. Он переменил позу, пошевелился и медленно, силясь что-то вспомнить, взглянул на меня.
Я не мог выдержать его взгляда.
ЛУННАЯ СОНАТА
Уступив настояниям жены, он решил наконец купить «Жигули», и не какие-нибудь зеленые или вишневые, что чаще всего мелькали на улицах, а непременно синие, того густого, яркого и веселого, как бы настоянного на васильках цвета, от которого празднично становится на душе. Осуществление давнишней мечты, и ее он тоже, улыбаясь при этом, называл не розовой, не голубой, а именно синей, было настолько реальным, что он мысленно уже частенько брался за холодноватый никель ручки, открывал дверцу, приглашая несколько смущенную, но не прятавшую восторженного взгляда жену, а сам, обойдя машину, садился в низкое кресло за руль и небрежным жестом вставлял в скважину ключ зажигания на замысловатом брелке-талисмане. Куда они ехали? А куда угодно — хоть к Черному, хоть к Балтийскому морю. Но на первый случай — просто к знакомым на званый воскресный обед. И он живо представлял себе, как рулит-выруливает в автомобильной тесноте улицы, выделывая такие ювелирные пируэты, от которых — он это видел, коротко взглядывая в верхнее зеркальце, — гордостью за своего лихача проникалась пугливо помалкивающая сзади жена.
Оставалось дождаться очереди и получить права. И легко, как ему казалось, преодолевая это последнее на пути к осуществлению мечты препятствие, он старательно посещал курсы шоферов-любителей, вступившие уже в стадию практического вождения.
Занятия проходили на большой, похожей на асфальтированный плац площадке, специально для этого выделенной в Лужниках. Пройдя уже первые, самые трудные азы, он испытывал радость, когда садился в машину со знакомым номером, и в последнее время даже перестал реагировать на постоянные подначки шофера-инструктора. А учитель ему попался на редкость с колючим характерцем. На вид ничего — симпатичный чернявый парень, а начинается урок — и лицо сразу меняется, как от занудливой зубной боли. Казалось, ему доставляло удовольствие подтрунивать над незадачливым своим учеником, и, не скрывая превосходства, отлично зная, что слева от него сидит слегка растерянный на поворотах кандидат наук, инструктор старался выказать всю полноту временно обретенной власти.
— Куда вы лезете не в свой ряд? — кричал он, округляя глаза, едва машину чуть больше положенного выносило при повороте на мостовую, и при этом отворачивался, так сокрушительно горько вздыхая, словно произошло нечто удручающе непоправимое. В своей педагогическо-шоферской практике он, очевидно, предпочитал пользоваться методом окрика и понукания — вдруг неожиданно, так, что взвизгивали шины, нажимал на тормозную педаль или, схватившись за руль, рывком поворачивал машину в противоположную сторону. Выражение сердитости не сходило с его лица, а тот, кто еще больше терялся от такого обхождения, чувствовал себя в эти минуты самым бездарным и никчемным человеком на свете.