Нет, это была не последняя весть. Последняя — снимок марсианской пустыни, который я рассматриваю, пытаясь представить драму, разыгравшуюся в среде ученых, когда опустившиеся на Марс американские аппараты «Викинг» впрямую задали извечный вопрос: «Есть ли на Марсе жизнь?»
Условия посадки оказались довольно суровыми. Температура поверхности — сначала минус 86 градусов, потом минус 30. Красный цвет марсианских песков указывал на присутствие гидратов окиси железа. Камни и глыбы среди песчаной пустыни, мороз…
Но всех в первую очередь интересовал поиск микроорганизмов.
28 июня 1976 года во все три прибора посадочного блока станции «Викинг-I» были заложены пробы марсианского грунта. 30 июля началась «инкубация». В одном из приборов через два с половиной часа после «увлажнения» атмосферы кислорода оказалось в восемнадцать раз больше, чем ожидали. Что случилось? Проснулись микроорганизмы? Слишком высокая интенсивность выделения кислорода сама по себе была подозрительна. Неужели обнаружена жизнь и марсианские микроорганизмы настолько активнее земных?
Надо было проверить еще и еще. Когда в камеру добавили раствора, содержание кислорода в ней… упало. Как смертельно больному, в прибор вводили и вводили все новый раствор. Увы, никакого воскрешения и оживления микроорганизмов не наблюдалось. И большинство ученых пришло к выводу — результаты всех биологических экспериментов следует объяснить «изощренной» химией марсианского грунта, а не жизнедеятельностью микроорганизмов.
Так где же все-таки истина: мертв Марс или жив?
Но я уже смотрю не на красноватую, словно из раскрашенного кирпича, панораму, а на другой, переданный советской станцией «Марс-5» снимок. С огромной высоты, но отчетливо, словно с самолета, пролетающего над пустыней, видно узкое извилистое русло пересохшей реки, которая получила название Ниргал — по имени героини одного из стихотворений Брюсова. Исследование возраста русла показало, что оно измеряется многими миллионами, даже сотнями миллионов, лет. Теперь уже точно доказано, что никакая другая, кроме воды, жидкость не могла образовать наблюдаемого русла: лава быстро застывает, а жидкая углекислота даже в земных условиях не может существовать, переходит непосредственно в пар и наоборот. Значит, единственно возможное объяснение меандров — пересохших рек на Марсе — образование водных потоков. Сейчас для этого нет необходимых условий, но не исключено, что они протекали в прошлом, а значит, в более ранние эпохи атмосферное давление на Марсе было значительно выше, чем в настоящее время.
Я смотрю на поверхность Марса как бы из иллюминатора самолета, и мне кажется, что если чуть-чуть снизиться, то вон на том изгибе реки, где сосны на берегу кажутся веточками папоротника, я увижу Утес Свиданий и нас обоих, спешащих к нему на лодке. Ведь была же, была на Марсе когда-то задумчивая прохладная гладь, держащая лодку! И, наверное, были двое, назначавшие на зеленом обрывистом берегу безоглядный, все озаряющий час любви!
И новая мысль, новая догадка занозой входит в сердце: если так, то почему, почему так безвозвратно испустил дух голубой шарик марсианской атмосферы?
«Между прочим, — читаю я, — недавно обнаруженные на Марсе русла, которые, вероятнее всего, были образованы бурными потоками воды в сравнительно недалеком прошлом (несколько десятков миллионов лет назад), приводят ученых к мысли о нескольких стационарных состояниях Марса, одним из которых могла быть плотная атмосфера и обилие влаги на поверхности. Теперь, как известно, Марс представляет собой пустыню, в которой временами свирепствуют пылевые бури. Нельзя исключать аналогичного будущего для Земли, если она всецело будет предоставлена в распоряжение стихийных сил».
Река Ниргал, река Ниргал… Марсианская великая река… Неужели мы никогда не узнаем, как называли ее марсиане? И узнает ли кто-нибудь и когда-нибудь, что эту реку, несущую теплоходы, плоты и нашу легкую спешащую к Утесу Свиданий лодку, называли земляне Волгой…
БРАТЬЯ ПО РАЗУМУ
Другого берега почти не было видно. Где-то в затуманенной дали, куда едва достигал взгляд, скользя по голубой, чуть шероховатой глади, миражно маячили высотные дома величиной со спичечный коробок: левее вода сливалась с небом, и только справа крутой, поросший сосняком и корявыми дубками берег обозначал своим изъеденным волнами обрывом старое русло. Да, теперь это называлось морем, и зрительная намять, впитавшая сверкающую голубизну черноморских просторов, сталистый отблеск балтийского мелководья, ревниво сравнивала, перебирала, как цветные открытки, живописнейшие пейзажи приморских берегов, чтобы убедиться в том, что все это правда — на том месте, где когда-то зеленели заливные луга, где шумела золотым пожаром пшеница, где дымили трубами деревеньки, остановленная плотиной река выплеснула, разлила по округе море.