Но всё, что она ему позволяла, была грудь, и как бы красива она ни была, ему хотелось чего-то ещё. Он уже имел небольшой опыт... Но какой-то не такой... Так реально он ещё никогда никого не хотел... А она всё уворачивалась, ускользала, уплывала по Северскому Донцу, говорила: завтра, завтра, завтра...
- Ты долго будешь кормить меня "завтраками"? - спрашивал он. - Я хочу тебя, слышишь?
Она снова что-то обещала и куда-то ускользала...
Пока он её не припёр к стенке, и она не призналась, что Манко для неё - "крыша".
Она любит своего тренера по фехтованию, но тренер женат и даже здесь, в спортивном лагере, он со своей женой. Поэтому ей нужно прикрытие - чтобы тайно встречаться по ночам с Генрихом Сергеевичем, днём ей необходимо тереться у всех на глазах о Лёнечкино плечо... Проcто чтобы усыпить бдительность жены... "Ну вот, я тебе честно сказала... Если можешь, побудь ещё моей "крышей", ладно? Ну что тебе, жалко?"
Манко тогда просто онемел от такой наглости. И на всю жизнь возненавидел это слово. Особенно после того, как он вычислил место, где они ебались...
Как ему хотелось тогда выйти из кустов и вызвать Генриха Сергеевича на бой... Он не сделал этого, потому что в голосе маленькой сучки, когда она говорила, что любит не его, а Генриха, и что он, Манко, для неё просто "крыша" и всё, была какая-то страшная правда...
Чего уж там было после этого кулаками махать...
И всё же хотелось, ох как хотелось... Несколькими короткими ударами... Устроить Генриху Сергеевичу вечные каникулы... Привязать ногами к висевшей рядом с поляной "тарзанке"... И пусть себе качается над Северским Донцом... Как маятник... Пока не затухнет... А потом и протухнет... Полянку они выбрали себе укромную, тарзанкой, похоже, давным-давно никто не пользовался...
Во всяком случае, верёвка сразу же порвалась, стоило Манко повиснуть на ней, а он ведь тогда ещё был не таким тяжёлым...
Это теперь, знакомясь с девушками, он произносит: "Сто сорок килограмм боевого веса!"
Мужчинам и деловым женщинам он не это говорит... Ни к чему, потому как у Манко теперь сравнительно легальный бизнес и соответственно - нрав...
Но тогда он ещё не был таким раздобревшим... И всё же, взвесив все "за" и "про", не стал отправлять Генриха Сергеевича в нокаут, и даже — за что особенно презирал себя после возвращения из лагеря - до конца смены не переставал быть "крышей" для маленькой сучки... Остальное он забыл и вспомнил только сейчас... А именно: что почувствовал при виде набросившихся на Генриха Сергеевича вольников...
Они были примерно одного возраста, и вообще как-то очень друг на друга похожи... Возвращаясь в лагерь с прогулки, Манко увидел, что на Генриха Сергеевича набросилась толпа борцов вольного стиля... Манко стало не по себе... Почему? Потому что он в тот момент вспомнил человека, который избивал Матвеева... И подумал... Вот интересно было бы понять, что именно он тогда подумал... Прежде, чем попробовать восстановить всё это в деталях, Манко решил всё же съесть то, что принесла официантка... Хотя выглядело это не очень аппетитно... Манко вдруг не то чтобы ощутил головокружение... Ему показалось, что пространство в буквальном смысле надето на него... Подобно костюму...
Такое ощущение бывало у него иногда во время разборок, и тогда оно помогало, скажем, стряхнуть с себя чью-то руку... Или собаку с её долбаной "мёртвой" хваткой...
Но сейчас Манко казалось, что если он встряхнёт рукой... То сбросит с себя всё на свете...
И кафе вместе со студентами, и небо с такими же крикливыми чайками, и асфальт вместе с крошками, и стол... Поэтому Манко сидел совершенно неподвижно, минуту или две. А потом стал жадно поглощать завтрак.
Он всё съел и попросил ещё стакан вина, закурил коричневую "сигариллу" и вспомнил, как в толпе уродов, окруживших Генриха Сергеича, ему почудился тот самый гость из ниоткуда, что отметелил Матвеева по-взрослому. Он подумал, что это похожее явление, хотя... что там было уж такого похожего? Матвееву он вовсе не хотел зла, и сказать, что тот мудак явился "из глубин подсознания", значило бы перейти на птичий язык, которому психотерапевты обучают богатых дурочек...
В случае с Генрихом Сергеевичем Манко что-то такое хотел, конечно... Да и не такое, он ведь чуть сам его не замочил... Но зато в этом случае как раз ничего такого не было. На самом деле там ведь происходило вовсе не то, о чём Манко подумал в первый момент. Он позвал было официантку, а потом сказал: "Не, я передумал", зачем-то даже накрыл пустой стакан рукой...
На самом деле Генрих Сергеевич разбрасывал команду борцов, забивавших забулдыгу, который на полуторке случайно въехал в лагерь, поломав при этом забор... Как-то там не вписался в дорогу, да и дороги там особой не было... Ну, просёлочная какая-то была... В общем, каким-то лешим его занесло прямо в лагерь, причём въехал он туда сквозь забор. После чего мотор заглох, или водитель сам его выключил, а машину быстро обступила толпа стоеросовых вольников... Какое-то время они смотрели на кабину, все молчали... Потом кто-то крикнул: "А ну вылазь!" Водитель не вышел, но в кабине замечено было шевеление, и тогда уже толпа хищно сомкнулась, и сразу несколько рук потянулось к дверце грузовика... Водителя выволокли наружу, он был маленький, жалкий, какой-то весь серый, борцы радостно преобразились и начали его пиздить. Все вместе, крича от наслаждения, ногами, в прыжке, по очереди, "дайте я!", "дайте мне!" Подбежав к ним, Манко понял, что бьют кого-то другого, а Генрих Сергеевич как раз пытается это остановить, разбрасывая уродов направо и налево, и всё-таки, не в силах сам, в одиночку... Хотя на Генриха Сергеевича они, как ни странно, не поднимали руку... Странно, потому что то, что они в тот момент из себя представляли, по идее, вообще не должно было разбираться, кто там встал у них на пути...
Но нет - они сгрудились вокруг несчастного забулдыги в едином порыве... Манко как сейчас видел: лезущие со всех сторон полуголые одинаковые тела, не замечающие, как их бьют, лезущие к центру, чтобы отхватить от коллективной жертвы свой кусок...
Когда они вдвоём наконец отобрали у них добычу, Генрих Сергеевич сел за руль и отвёз полумёртвого водителя в ближайшую больницу. Вернувшись в лагерь, он кивнул Манко, дежурившему у входа, и пошёл в тот корпус, где жили борцы. С точки зрения Манко, это было глупо: кричать "вы не люди!" Ну не люди... И дальше что? Он что, думал, что этими словами сделает их людьми?
Хотя отчасти Манко был согласен, что-то нужно было предпринять, потому что толпа потерявших человеческий облик вольников представляла угрозу для жизни на Земле...
Странно, что после всего, что с ним было в последующие годы, он так живо вспомнил сцену в сосновом бору... Манко понимал теперь в общих чертах, что его тогда смутило... В первый момент, когда он увидел Генриха Сергеевича, облепленного одинаковыми тварями... Какой-то коридор соединил их... С зомбяком, избивавшим Матвеева...
Но почему всё это вспомнилось только сейчас? Как это связано с тем, что произошло на дороге? А просто бред и то, и другое, и всё... Драки были, избиения были, всё когда-то имело место бить... Но мысли, которые мелькали в голове - и тогда и сейчас — это бред... Надо срочно снять где-то номер и завалиться спать... На сутки, - думал Манко, потирая глаза.
На маленькой сцене теперь появились музыканты. Или не теперь, они давно уже там копошились и настраивали аппаратуру. Вид у них был довольно смурной, но, выпив по стакану красненького, они слегка приободрились и даже запели... На английском, фальшивя, кошачьими голосами... Манко хотел уже уйти, приплатив им напоследок за минуту молчания, но вдруг он разобрал слова... "Иф ю олвез кил, ю кэн оверкил..." Это повторялось много раз, Манко был уверен, что правильно услышал... Вот только не знал, что такое "оверкил". Словаря под рукой не было... Манко нажал на кнопочку и приложил телефон к уху.