Где во время путча был вроде бы как заперт Михаил Горбачёв.
Линецкий, используя в качестве молотка булыжник, попытался вогнать в гальку колышек, но дождь перестал моросить, и он решил спать под открытым небом.
Было тепло, капли слепого дождя мгновенно высохли. Вокруг снова лежали сухие круглые валуны, посыпанные тальком, как попки младенцев...
- Спишь? - тихо спросил Переверзев.
- Нет, - сказал Линецкий, и Переверзев зажёг фонарик:
- Вода что-то не очень, - вздохнул он, - я думал, она здесь будет чище.
Через минуту метафизкультурник уже дрыхнул.
А Линецкий не мог никак выключить звук, доносившийся из трансформаторной будки. Вроде бы пейзаж был лишён всех признаков цивилизации - при свете это напоминало панораму в музее природы, "Мир за миллиард лет до нашей эры", или что-то в этом роде... Море, глыбы, можжевельник... Ну при чём тут этот зуммер? Или - о чём?
О ком и о чём...
Линецкий думал было встать и пойти по берегу, потащить за собой спальник... Пойти - это, конечно, не получится, по этим глыбам надо будет пробираться осторожно, кое-где на четвереньках... Чтобы не упасть и не ударить мозжечок...
Лень вставать, вот если бы как-то так перекатиться... Примоститься где-нибудь там на плоском камне, подальше от этой огромной жужелицы...
Но он понимал, что причина бессонницы не столько в трансформаторе... В конце концов трансформатор гудел не громче, чем старый холодильник в его квартире. Но напоминал что-то совсем другое... Линецкий вдруг вспомнил похороны школьного приятеля, который не так давно покончил с собой... Глебова хоронили на далёком новом кладбище, которое выглядело как чистое поле. Но почему-то прямо над свежевырытой могилой нависали высоковольтные провода. И слышно было громкое жужжание. Непонятно было, почему могила должна была быть вырыта прямо под этими проводами, когда вокруг столько свободного места. Как будто Глебова хоронили в облаке электронного смога.
Электричество всегда представлялось Линецкому настолько таинственным, что поневоле приходили в голову мысли... Хотя мыслями их нельзя было бы назвать... Просто в памяти всплывали фразы, которые проникали в разговорную речь, когда они были одноклассниками... "Мертві бджоли не гудуть i не потiють..." Или анекдоты типа: "Что нужно делать в случае ядерной войны?" "Спокойно превратиться в пучок быстрых электронов и атаковать противника".
При жизни Глебов выращивал кристаллы в научно-исследовательском институте.
Фианиты, или что-то в этом роде... Алмаз и пепел... День чудесный...
Странно было думать об алмазах, глядя на безжизненное тело Глебова, которое к моменту похорон уже наполовину разложилось.
Кто-то в своей речи повторял вехи его жизненного пути: школа, университет, защита на кафедре физики твёрдого тела...
Последние годы они редко виделись, но когда-то были близкими друзьями, даже после школы... Ссорились последний раз в пятом классе. Глебов начал чем-то возмущаться, Линецкий сказал ему: "Не возникай!" Все слова теперь имели другой смысл...Трансформатор больше не гудел, кто-то листал тетрадь с рисунками, на которых были изображены машущие руками и ногами человечки. Белобрысые и белозубые, как гимнасты на параде тридцатых годов... Линецкий снова попытался вогнать в гальку колышек, но валун, которым он ударил по металлу, раскололся, по руке потекла жидкость, вызвавшая омерзение. Это был белок... Вокруг - это была не галька, а яйца каких-то существ... В лучшем случае, страусов... В худшем - динозавров.. Хотя, кто знает, что лучше... У страусов яйца высиживает самец... То есть всё, что было дальше, зависело от того, чьи яйца... Но этого, как и многого другого, Линецкий не смог вспомнить... Был ли это сон во сне, или он на самом деле просыпался, а потом засыпал... Под утро ему приснился сон, в котором было что-то вроде "однополого секса". Или просто полого - несмотря на то, что секс был оральным, у партнёра не было лица...
Но был, очевидно, рот... "Птеродактили, педерасты, абстарактисты..." - бормотал Линецкий, не в силах всё вспомнить... Сны разом засветились на солнце, как фотоплёнка...
На миг на сетчатке проступил "Крик" Мунка... И всё рассеялось... Но ещё не совсем проснулся... Куда-то просунул голову, невозможно понять, с какой она теперь стороны... К примеру, вот эти самки... Кажется, что они наяву... А, вот чья палатка лежала под целлофаном, - продирая глаз, думал Линецкий, - а вон и камрад замер, потянувшись... Статуя "Бронзовый век", Эрмитаж... Нет-нет, наш физрук покрепче "Давида"... Давид по сравнению с ним жалкий задохлик... Голиаф... А что пенис? А пенис - как у греческой статуи... Но он не стесняется... Может быть, даже специально не прикрывает, чтобы побороть комплексы... Ландау ходил с яблоком на шляпе... Но при чём тут Ландау? Потому что Давидович? Или всё дело в шляпе? Которая предохраняла Дау... От падения яблока на голову... И умер Ньютон в Ландау галантном... Правда, в оригинале - Коперник... А шляпа в теории сновидений означала женские гениталии... Но это было в теории... А на практике я уже проснулся... И нет ни шляп, ни гениталий... То есть гениталии у них, может, и есть, и может быть, даже женские...
Да, это самки... Грузные... Хотя и не толстые... Ширококостные... Рококо... Безгрудые... Дебелые девки.... Жарко-то как... А я ещё в этой рубашке...
Он стянул с себя потные джинсы и байковую рубашку.
"Я, наверно, родился в байке..." - пропел вслух... Оставшись в одних плавках, он почувствовал приятный ветерок, как будто теперь только подувший с моря...
- Кто это там? - спросил Линецкий у Переверзева.
- Крайне неприветливые... Текстильщицы.
- Почему текстильщицы?
- А есть два типа людей: нудисты и текстильщики.
- Что за идиотизм, - пробурчал Линецкий и упал в море.
А вечером он подумал, что определение им подходит.
Под расстеленной палаткой у них там был целый гардероб...
То есть это были те ещё текстильщицы...
Они не боялись всё это оставлять и не просили за всем этим приглядывать в своё отсутствие.
Впрочем, ясно, что Переверзев пошёл к ним просить о присмотре за вещами, только чтобы познакомиться. Он ведь никуда не отходил от моря дальше, чем на сто метров.
Правда, от суши отплывал чёрт знает куда, в нейтральные воды.
Переверзев предложил им салат из рапанов, помидоров и лука. Но они отказались и от салата, и от всех бесплатных приложений, вроде совместных заплывов и ночных ныряний... Они сами по себе заплывали в нейтральные воды... Но вот именно - сами по себе...
И по суше они ходили тоже, хоть и рядом совсем, но по какой-то такой своей нейтральной территории...
Днём они загорали topless, или спали в тени огромной глыбы. Втроём, в обнимку.
Когда солнце садилось, одна из них умелыми движениями профессиональной фокусницы извлекала из плоского склада вечерние платья с перьями, туфли на шпильках, бижутерию, косметику... Они красили друг дружку и шли гуськом в сторону посёлка. Туфельки при этом держали в руках... Перепрыгивали с камня на камень босиком, обувались только на трассе. На вопросы отвечали угрюмо и односложно... Вскоре их уже никто ни о чём и не спрашивал. Линецкому ни одна не нравилась, во всяком случае в их дневном обличьи. Эти плечи... Может, пловчихи? Скорее всего, местные... Все три очень похожи... То ли сёстры, то ли так они вместе поистёрлись об эти камни... Солнце, воздух и вода... - бормотал Линецкий, - не говоря про лучших друзей... Лучших, чем мы с физруком... Но нам не очень-то и хотелось... Или, точнее, мне... Для физрука внешность женщины вообще ведь не играет никакой роли. По крайней мере, он это декларировал... Так что его бы вполне устроила одна, - говорил себе Линецкий, переводя взгляд с коричневой спины туземки на менее тёмную спину Переверзева, - или даже все три... Если правда хотя бы половина из того, что он мне наговорил... Да нет, широкой души человек, чего уж там... Широчайшей. Впрочем, это опять же мышца... А у него душа везде переходит в мышцу... А у меня мышцы нет, и душа ушла в пятку... Или её вообще не было... Как писал Уайльд... О душе и о теле говорят только те, у кого нет ни тела, ни души...