А второй огромный цех – длиной уже в полкилометра – заполнялся оборудованием на северной окраине Камышина. При ежемесячных прибылях в почти восемь миллионов рублей потратить три из них на "настоящий" стекольный завод было вполне разумно. Настоящий – это с листопрокатной машиной в четыреста метров длиной и с туннельной печью. Правда, запустить все это хозяйство трое новых, нанятых специально для этого завода, инженеров обещали не раньше конца мая, но лучше уж поздно, чем никогда получить ещё один заводик мощностью в миллион рублей прибыли ежемесячно…
А вообще стеклозаводов у меня стало уже три. Второй был построен в Петровске, и выпускал он исключительно трехсотграммовые стеклянные банки. Со стеклянными же крышками. Из Ярославля в Петровск поездами возили резиновые колечки, а из Саратова – проволочные пружинные замки-держалки для этих крышек. Обратно – опять же по железной дороге – вывозились уже готовые банки, с крышками, резинками и защелками. Ну а чтобы не возить просто воздух, в банки запихивали рыбу. В пять тысяч банок запихивали копченую каспийскую кильку в масле, а в десять тысяч – ее же, но в томатном соусе. А еще в пятнадцать тысяч таких же банок клали уже каспийскую селедку, но в соусе уже винном.
Австрийского производства машина (точнее, целый комплекс машин) для выделки тридцати тысяч банок в сутки стоила не очень дешево, почти триста тысяч рублей. Но она того стоила – и еще один точно такой же завод появился уже в Феодосии. Правда Феодосийский завод пока работал в половину мощности – на Каспии по зимнему времени у меня образовался даже некоторый переизбыток траулеров и очень много рыбы приходилось просто солить в бочках. А в Феодосии Березин успел построить их всего четыре, и рыбоконсервному заводу пока просто не хватало сырья. Но Сергей Сергеевич обещал к весне построить их еще десяток, так что мне пришлось задуматься о приобретении ещё одного "баночного" комплекса. Правда не в смысле "купить или не купить", а в смысле "а не начать ли их делать самому" – но мысли эти у меня были где-то на заднем плане.
Там же были и заботы по продуктовому обеспечению голодающих. После того, как Касьян Петрович подготовил "сертификат" годности кормовых дрожжей для питания людей, гидролизно-дрожжевые фабрики наладили выпуск так называемой "белковой каши" – гранулированной смеси дрожжей и муки из камышовых корней. Ну а доведением продуктовой помощи до нуждающихся занялась церковь.
В этом лично мне оказал неоценимую помощь Кирилл Константинович, то есть отец Питирим. Из Ерзовки (где он на самом-то деле был "временно замещающим" попом до назначения постоянного батюшки), он уехал ещё в конце девяносто девятого года. Но когда рабочий поселок вырос у меня до размеров, Ерзовку превышающих, рабочие скинулись и выстроили уже "заводскую" церковь. Не такую "роскошную", как в Ерзовке, конечно. Когда-то давно, классе в шестом наверное, скатался я на экскурсию с мамой в Тотьму – крошечный городок на Вологодчине. И Тотьменские сияющие церкви произвели на меня просто неизгладимое впечатление. Настолько сильное, что, узнав об инициативе рабочих, я тоже слегка поучаствовал в начинании – и за полгода на окраине городка выросла почти точная копия тамошней церкви входа Господня в Иерусалим. Ну а когда это чудо (вместо известковой побелки "выбеленное" резными мраморными плитами) было почти готово, выписал через Саратовскую епархию на постоянную работу батюшкой именно Кирилла Константиновича. Это было не очень трудно: думаю, тысяч за двести церковные власти мне бы и митрополита прислали настоятелем, отец же Питирим мне всего в семьдесят "обошелся". Но чем дальше от столиц, тем церковники были ближе к народу – а с Кириллом Константиновичем я уже был знаком довольно хорошо. И в выборе не ошибся – он, на самом "низовом" уровне организовал весьма эффективную структуру обеспечения помощи именно голодающим. Именно через нее двести тонн "белковой каши" ежесуточно адресно доставлялись почти миллиону человек. Еще двум миллионам доставалось по двести грамм крупы – немного, но при наличии хоть минимальных запасов это было очень существенным подспорьем.
Благодаря помощи церкви общее число "кормимых" составило что-то около четырех с половиной миллионов человек, так что данную деятельность я предпочел считать успешной. По крайней мере, деньги-то улетали со свистом. Но не все, и строительство новых производств шло в общем-то в соответствии с планами.
А я занимался изготовлением магнитофона. Галя Лозовая изготовила все-таки ацетатную пленку – рулон получился шириной в фут и длиной метров в пятьсот. С помощью Вени Комарова был изготовлен и магнитный лак: все же специалист по "порошкам", придумал, как делать "чистую ржавчину" в виде пылинок субмирконного размера. А лично я сообразил, как эту пыль, размешанную с раствором ацетатцеллюлозы и уксусом, нанести ровным слоем на пленку. Африканыч по моим эскизам изготовил двухмоторный агрегат, который пленку должен равномерно протаскивать (во скоростью около фута в секунду) мимо головок, его же умельцы сделали и сами магнитофонные головки. Ну а мне оставалось "изобрести" лишь усилители.
И вот в этом деле я обрел совершенно неожиданного помощника, точнее – помощницу. Елена Андреевна, видимо изнывая все же от скуки, очень заинтересовалась принципами работы электронной лампы. А когда я ей эти принципы, как сумел, рассказал, она принялась думать сама. И – задавать разные "уточняющие" вопросы. Причем – по делу задавать: в устроенной на "стекляшке" небольшой электротехнической лаборатории она проводила многие часы, измеряя токи и напряжения закупленными напряжометрами. Измеряя и делая свои выводы, поэтому первый "деловой" вопрос был вполне себе по делу: почему при достижении определенного напряжения ток в лампе расти перестает, а потом – вообще падает?
Хороший оказался вопрос, годный – и через две недели она продолжила свои эксперименты уже с тетродом. Точнее, с несколькими тетродами: когда княжна просит, ей невозможно отказать в предоставлении пары помощниц, и самые ловкие девицы из Машкиной бригады ламподелиц вместо вульгарных осветительных лампочек стали собирать "фантазии Доброй Феи". А фантазии у нее оказались очень даже неплохие, так что выходные каскады своих усилителей я теперь пересчитывал на тетроды с коэффициентом усиления больше двух сотен. Лампы, конечно, были большими – размером с обычную лампочку накаливания, но я особо насчет габаритов не беспокоился. До тех пор, пока Елена Андреевна не притащила свое новое "творение" размером с двухфунтовую банку.
Причем это было именно ее творение: анод лампы был изготовлен из молибденовой трубы, по которой прокачивалась вода. В общем-то это было понятно: мощность лампы составляла ватт пятьсот. Для магнитофона это чудо явно не годилось, но в результате (спустя ещё три недели) у меня появился агрегат для высокочастотной сварки электродов прочих радиоламп. А еще некоторое время спустя – несколько очень забавных усилителей…
Собственно, отвлечься от радиодела меня буквально вынудила Камилла. В понедельник двадцать первого января она появилась за завтраком с очень хитренькой физиономией. Понятно, опять придумала что-то новое и гениальное:
– Доброе утро. Раз тебя снова видеть такой серьезной и задумчивой, настолько рад, что даже не буду спрашивать, что ты придумала нового. Ты, как мне кажется, сейчас и без каких-то вопросов расскажешь, как изобрела пенициллин.
– Нет, не изобрела еще, не получается. И вообще, ничего такого, чего ты сам не знаешь, я тебе не скажу.
– Тогда скажи то, что я и сам знаю.
– Хорошо, но учти – ты сам попросил, я не хотела. Ты – мерзавец, и это ты и без меня знаешь, вот.
– Да, я такой. А теперь поделись, почему я мерзавец на этот раз.
– Да потому, что я потратила почти год, чтобы понять для чего использовать этот катализатор. А еще столько же потратила, чтобы понять зачем тебе нужно столько изобутана.
– Сколько? В смысле изобутана?
– Ты же сам сказал, что тебе нужно несколько тонн в день. Я сделала холодильную машину на изобутане, точнее Нил сделал – но для нее нужно полфунта изобутана, даже меньше. Значит, тебе изобутан был нужен для чего-то другого…