К Климу Тимофееву я наведался в середине февраля. С момента покупки заводик существенно преобразился, теперь на нем размещалось тридцать токарных станков, а рядом с кузницей поднялась и небольшая чугунолитейка. Да и цех немного "подрос": усилиями Федора Чернова там появился второй этаж, на котором, кроме конторы (освободившей место для станков на первом), разместились и сварочные посты. Основной продукцией завода были простые метизные изделия (гайки, болты) и собственно метизный инструмент – метчики и плашки. А не основной – все, что можно сделать на токарных станках, и мелкое чугунное литьё: Тамбов, например, полностью теперь обеспечивался чугунами и утюгами с этого завода. Ну и передние колеса к "Бычкам" – там и точить, и варить много чего требовалось.
– Опять бомбы делать? – поинтересовался Клим Иванович, разглядывая чертежи, – или это что иное будет? На бомбу не очень похоже… – Тимофеев, только что выполнивший заказ на две тысячи снарядов к пушке Барановского, считал себя теперь специалистом по снарядам.
– Бомба это, бомба. Только для другого оружия. Поэтому и чугунная. Я ведь из-за этого и приехал, посоветоваться: тут же вот какая резьба должна быть, по чугуну-то ее сделать получится?
– Да всяко получится. Опять же, смотря какой чугун брать: если немного его повыжечь подольше, чугун и сам помягче будет – не сталь, конечно, но нарезать уже совсем просто получится. Тут ведь стенки-то, поди, в пару линий, как у простого чугунка делать? Ну, скажем, десятую часть и поколем, дак переплавим сами же и снова в дело пустим. Сделаем. И сколько таких бомб наделать надо? Как тех, две тысячи?
– Минимум двадцать тысяч. До октября. А по хорошему бы – тысяч сто…
– Сто говорите… Нет, не получится сто. Это же как чугуны лить, только размер поменьше будет. Понятно, что точить да резать и сто бы успели, ежели прочее все отставить, но по литью никак, думаю, больше двух сотен в день не сделать. Ладно, так скажу: пятьдесят тысяч до октября сделаем, это обещаю. А больше – стараться будем, но обещаний не дадим.
– И еще, Клим Иванович. Сюда нужно вот такую штуку навинчивать, а ее, сам видишь, сваривать нужно. Евгений Иванович Чаев обещал автомат для сварки через месяц сделать, но получится у него или нет – неведомо. Так что пока налаживай сварку этих штук вручную, тут уж сколько сделаешь.
– Займемся. Вот только людишек на все работы не хватит может. Мне бы еще человек двадцать нанять…
– А есть кого?
– Есть. Тут же у рабочих, у кого сыны постарше, на заводе я им присматриваться не мешал к работе-то. Так иные нынче и родителю не уступят в умениях, а где им в городе по металлу-то работу найти? Иные нынче на чугунке в мастерских, учениками али как – а ежели их обратно сюда в завод взять, то и им, и заводу пользы больше будет.
– Сам, небось, учиться-то им помогал?
– Не препятствовал, скажем так.
– За то, что не препятствовал – получишь премию в два месячных оклада. И подумай, как организовать уже постоянную учебу, причем не только для детей своих рабочих. Новых рабочих нанимай, конечно – работы еще больше будет, лишними они не окажутся. Ну а пятьдесят тысяч бомб ты обещал, буду ждать.
Самым долгим перед отъездом был разговор с Евгением Ивановичем. Чаев уже два года занимался исключительно станочным парком всех моих заводов, причем многие станки уже производил сам, в отдельно выстроенных цехах. Оказалось, что чаще самому проще станок построить, чем переводить существующий на электротягу – и теперь из-за границы везлись лишь уникальные, очень сложные или очень большие станки, а для большинства – заказывались лишь "запчасти" типа шпинделей, суппортов и прочих прецизионных деталей. Поэтому у Клима Тимофеева все станки были уже собственного производства. Ну а теперь остро возникла потребность в уникальном оборудовании, которого за границей тоже никем не делалось.
Двадцать четвертого февраля Луховицкий провел пробное бурение с помощью сделанной им передвижной буровой машины и за день пробурил скважину свыше шестидесяти метров глубиной. Дальше я велел испытания не проводить – время было дорого. Установка отправилась в Феодосию, собрался туда и я. Юра тоже очень просился, но ему было выдумано какое-то новое срочное задание и он от меня с просьбами отстал. Камилла после этого демонстративно принесла мне пирожок…
Но с выездом все же пришлось немного задержаться: от Энгельгардта пришло письмо с просьбой его срочно посетить.
Когда я приехал в Саратов, оказалось, что Александра Платоновича отозвали с должности губернатора и назначили товарищем (заместителем, по сути) министра сельского хозяйства. Собственно, из-за этого он и попросил меня заехать:
– Я вам, Александр Владимирович, хочу оставить экземпляр рукописи моей по упорядочиванию сельского хозяйства. Посмотрите, если найдете что-либо сомнительное – не откажите в любезности, известите меня. Я слышал, вы снова уезжаете – опять в Уругвай? Надолго ли?
– Посмотрю, непременно посмотрю. А уезжаю я все же в Россию, на Дальний Восток. Думаю, месяца на три. Но прочитаю я быстро, и если что – письмо вам отправлю, думаю, уже из Порт-Саида. Так что долго вам ответа ждать не придется.
– Я особо попрошу рассмотреть часть, где сельскохозяйственные машины и их применение описаны. Сдается мне, что ваши слова об убыточности пользования тракторов несколько устарели. Мне вопросы эти интересны, и я узнал, например, что Алексей Александрович Бобринский, например, специально закупил во Франции до полусотни тракторов "Першерон" французской выделки. Цены на них на треть ниже ваших, и это, скорее всего, делает использование таких машин делом уже прибыльным.
– Ну, мне его не жалко, сам виноват. Трактора у него весной же все и сломаются, где он их чинить собрался? Сами французы, обратите внимание, пока предпочитают покупать трактора у меня, хоть и дороже. Причем не только потому, что мои машины много лучше, но и потому, что у Барро, который мои трактора там продает, сейчас как бы не шесть дюжин мастерских по всей стране создано. Бобринский мастерские ремонтные тоже купил?
– Об этом не неизвестно…
– Ладно, пока не стоит об этом – надо смотреть по результатам, осенью. А то получается, что я конкурента хаю – улыбнулся я. – Но рукопись я непременно прочту, тем более на пароходе дел особых и не предвидится.
– И еще, Александр Владимирович, это вам в знак моей особой благодарности: знаете, от вашего молочка у меня очень существенная поправка здоровью получилась. Так что не отказывайтесь, примите – и он протянул мне дарственную на небольшое поместье в две сотни десятин. – Думал, задержусь тут еще годика на два, купил нынче осенью – да теперь уж и не получится воспользоваться. А вы всяко землю с пользой для Империи применить сумеете – там ведь, кроме собственно земли, и нет ничего.
Отказываться я не стал, неудобно. Да и сумма в шесть тысяч для губернатора – не очень-то и великие деньги. А мужик – хороший, не зря ему в модельном цеху именной "УАЗик" собирают…
– А на мое место прочат некоего Петра Аркадьевича Столыпина. Я с ним незнаком, слышал только, что последний год был Гродненским губернатором, а до того в какой-то глуши пребывал уездным предводителем дворянства. Надеюсь, с вашей помощью он тут дел не наворотит, и вы с ним подружитесь…
В словах Энгельгардта явно звучала неприязнь к выскочке. Да и у меня почему-то особых надежд на "дружбу" не было…
В день отплытия, уже в Феодосии, получил я письмо и от Арсеньева. Дмитрия Герасимовича тоже отзывали с поста губернатора Перми и отправляли на пост градоначальника в Одессу. В письме Арсеньев выражал уверенность, что теперь мы сможем видеться чаще, поскольку на меня у него уже появились определенные планы. А еще он сообщал – в качестве забавного анекдота – что теперь и он, и я оказались в Перми увековечены: там появилась Александровская площадь и Арсентевская улица.