Неожиданно сразу трое из моих гостей – Илья, Саша и Евгений Иванович рассмеялись.
– Саша, дорогой – сквозь смех едва выговорил Илья, ты "Борзиг" шестьдесят шестого года с нашими заводами не путай. Нету в России такой стали. Что-то похожее лишь на Ижорском заводе варят да на Александровском. Только, считай, вся их сталь для Адмиралтейства забирается да на Обуховский завод. Ладно, на цепь мы стали изыщем, но вот на цилиндры… сейчас штанги шатунов делают сплошными и более тонкими, труб таких нету, и в Россию их никто не продаст: это же лучшая пушечная сталь. А самому за границу ехать – золотыми твои цилиндры станут.
– Ну что же, хоть помечтал – добавил Евгений Иванович, – но на своем-то мотоцикле не откажите меня прокатить?
– На ещё один мотоцикл у меня трубы кусок остался… даже на еще три. Так что каждый из вас получит, будете по городу кататься – все обзавидуются. А вы, Александр Александрович, не желаете себе мотоцикл завести? Как врачу вам он очень пригодится: ведь иногда быстрота может спасти жизнь больного.
– Нет пока… да и как быстрота во врачевании помочь может? Вот нынче, скажем, супруга господина Черкасова, пристава, вы его знаете – так сейчас она умирает от пневмонии. И как бы мотоцикл помог мне ее вылечить? Хотя, с другой стороны, ежели роды внезапные… – врач о чем-то задумался и не окончил фразы. Но теперь задумался я – правда очень ненадолго.
Понятно. Лизу Черкасову – любительницу апрельской редиски и майских помидор – я помню. Правда сам я ее разве что пару раз видел, но из-за нее у меня собственно и общепитовский бизнес процветает. А даже если бы и не процветал – у нее ребенку нет и полугода… Я высунулся в дверь и заорал:
– Евдокия! Пусть Колька срочно Царицу в сани запрягает! Бегом запрягает! Через пять минут чтобы у крыльца стояла!
Ну а затем, повернувшись к гостям, сообщил:
– Извините, господа, мне ненадолго отлучиться надо, так что попрошу некоторое время повеселиться без меня. Чувствуйте себя как дома, а я скоро вернусь.
Царица – лошадка шустрая и выносливая, а замерзшая Волга – дорога ровная, так что до города я добрался за час с небольшим. Ферапонт Федорович поначалу и впускать меня не собирался, но, когда я сообщил ему о привезенном лекарстве, проводил меня в спальню.
Елизавета Яковлевна Черкасова нас уже не заметила. Ферапонт Федорович на первый взгляд слушал внимательно, но все же было видно, что он не слышит ни слова. Пришлось слегка даже наорать на него, а потом, скормив Лизе две таблетки, заставить записать инструкцию на бумажке и проследить чтобы он поставил будильник – в этом доме он, слава Богу, был.
На обратном пути я все раздумывал – растреплется Черкасов о моем вмешательстве или нет? Предупредил же его, что таблетки делал не я, а того, кто их делал – вообще на свете нашем уже нет, так что распространяться не стоит дабы народ на меня обид не затаивал. Ну он-то вроде вполне себе вменяемый, однако – кто знает?
Да, весело-весело встретим Новый год… Хотя народ, как я уже понял, к смерти относился более… спокойно, что ли. Верили, что попадут в рай – ну или куда-нибудь попадут. Так что к словам доктора все гости мои отнеслись спокойно и не связали их никоим образом с моим временным отсутствием. Вот и славно: после моего возвращения к шести часам все дружно приступили к праздничному обеду, затем, слегка отдохнув, пошли в церковь (храм-то Ерзовский на всю губернию славился).
За обедом доктор Ястребцев рассказал еще одну причину того, почему он так навязчиво стремился ко мне в гости:
– Видите ли, весною ко мне привели землемера нашего волостного, Федулкина. Он тремя днями раньше приехал как раз из Ерзовской волости, причем – пьяным до изумления, и кричал что на Землю снизошел диавол. Мол, в огненном шаре фиолетовом снизошел, а за ним два черных служки, с крылами на манер летучей мыши, по одному крылу на каждом. Так три дня и пропьянствовал, ту же байку повторяя. Ну я ему валерианы прописал, и Федулкин наш вроде как и успокоился. Но вот нынче осенью встретил он на вокзале вас, Александр Владимирович, с Ильей Ильичом вместе, и снова нечистого вспомнил – что-де теперь диавол уж и в город пришел. Супруга его вновь ко мне привела – но не знаю, поправился он или нет: следующим же днем он со службы в отставку вышел и из города уехал, со всей семьей уехал. По всему получалось, что он за диавола вас и принял, и уж извините, но мне весьма любопытно стало: что он в вас такого дьявольского увидал?
– Ну, разве что куртка моя фасону не русского была… а шар огненный – это видать он ту молнию и увидал, что меня оглушила. Хотя, допускаю, что и слова я произносил при том непотребные – синяки у меня были пострашнее, чем от удара копытом. Но за слова – не поручусь, не помню – и собравшиеся, посмеявшись рассказанному, вновь вернулись на "мотоциклетную" тему, большей частью обсуждая где какой материал для производства можно было бы купить без особых проблем.
Ну а уже совсем поздно, после возвращения из церкви, когда мужчины спустились покурить в подвал (а у котла моей домашней "ТЭЦ" было на удивление уютно и курящий Вася там давно сделал что-то вроде курилки с удобными креслами и небольшим столиком – мощная печь мгновенно вытягивала дым и воздух там был всегда свежим), кто-то из инженеров задумчиво произнес:
– А хорошо бы, чтобы и в России можно было делать все нужные материалы. Да хоть бы и самим таким производством заняться – да кто же позволит-то?
Глава 9
Камилла Синицына – дочь воронежского купца второй гильдии – вся пошла в деда-гусара. И это радовало всю семью – но ровно до тех пор, пока родители не сообразили, что избытка поклонников у ставосьмидесятисантиметровой девицы может и не оказаться. А отсутствие у купца Синицына миллионного состояния (да что там говорить, хотя бы и десятитысячного) делало матримониальные перспективы очень смутными.
Предчувствия родителей не обманули: к своим двадцати двум годам дочери не было сделано ни одного предложения. Да что там предложения: к ней никто не подходил даже с приглашением на танец на купеческом балу! Впрочем, сама Камилла особо по этому поводу не переживала.
Переживала она совсем по другому поводу – ей хотелось заняться делом. Не тем делом, которым занимался отец: с ним прекрасно справлялись трое ее братьев. Ей же хотелось заняться настоящим делом, Делом с большой буквы. Вот правда понять, каким именно – она поначалу не сумела. И, для того чтобы понять, она училась. Училась всему, чему удавалось и везде, где получалось. С отличием закончила гимназию, затем – полгода проучилась вольнослушательницой в Сельскохозяйственной академии. И там она поняла, что ее Дело называется "химия".
Благодаря родителям, решившим "ни в чем не отказывать несчастной дочери (в разумных пределах)", она устроила во флигеле отчего дома настоящую химическую лабораторию и с жаром принялась практически постигать изложенную в толстых книжках науку. Однако через два года, когда "книжная наука" была исчерпана, Камилла очень захотела (во первых) расширить горизонт своих знаний и (во-вторых) применить эти знания с пользой для людей. Мыловаренный заводик, который она походя построила и производимое на нем душистое мыло "Камилла" (утроившее, между прочим, доход семьи Сининыных) она за "пользу" не считала.
Из выписываемого отцом "Волго-Камского" листка (газеты, всеми купцами очень уважаемой), Камилла узнала, что Казанский университет устраивает пробные трехмесячные "химические курсы" для всех желающих (имеющих законченное гимназическое образование и способных заплатить по сто рублей). Сомнений у нее не было: это же Университет! Источник Новых Знаний! А деньги – папа конечно даст, ведь это недорого, всего сто рублей!
Папа, продающий теперь душистого мыла за день больше чем на сто рублей, дал сразу триста – чтобы было где жить и чем питаться. Не самой Камилле, а горничной – поскольку дочь, кроме своей химии, ни о чем не думала и нуждалась в присмотре. Занятия начались в мае, но уже через месяц Камилла поняла, что именно "новых знаний" ей тут не получить. Однако она продолжала посещать лекции и работать в лаборатории: "старые знания" теперь открывались новыми сторонами, многие известные ей уже вещи делались все же иначе, удобнее и безопаснее. Заметили ее и преподаватели университета: все же девушка "руками попробовала" многое из того, что сами университетские химики все же знали лишь теоретически.