А я замечаю в соборе людей, которые держаться обособленно от остальных. Заметив мои взгляды, Костя находит нужным пояснить мне:
- Там клан Павловых, на данный момент возглавляемый Зинаидой Павловой. В него входят некоторые депутаты и местные предприниматели. Клан медленно теряет власть после того, как губернатор вынудил Павлова покинуть пост мэра города. Сейчас они ищут, кто спасет их от обнищания. С другой стороны собора стоит "со своими" новый городской голова, присланный к нам правительством области. Между этими полюсами дрейфует мелким отрядом, пока еще сохраняющий должность и пытающийся избежать политической плахи, глава районной администрации Фетисов.
- А что за пьяный мужик по храму ходит, от одних, к другим? Граждане его избегают, как прокаженного? - Спрашиваю я.
- Это сам Павлов. Наверное, пришел напомнить о себе и поискать удачи. Вдруг кому-нибудь пригодится. Его рано списывать со счетов, он изворотливый! - Отвечает Костя.
В этот момент бывший мэр подходит к хору. Я с изумлением замечаю, как Василий Михайлович, наверное, самый доброжелательный человек на свете, преображается, становится жестким, и решительно преграждает путь Павлову. Тот, несмотря на то, что выше ростом, тушуется, прячет глаза, и с видом побитой собаки идет дальше, издалека сопровождаемый презрительным взглядом своей жены.
Я собираюсь спросить у Кости подоплеку, но тут дверь из алтаря открывается, и выходит Сергей Алексеевич. Он направляется к нам, имея цель проверить готовность к молебну. Но, не сойдя с солеи, слышит трансляцию на храм спора священников, и с округлившимися глазами убегает обратно алтарь.
Через некоторое время завеса на царских вратах отверзается, врата распахиваются, и священнослужители выходят для причащения прихожан. Перед тем, как совершать таинство, смущенный настоятель считает своим долгом сказать:
- Братья и сестры! Вы случайно стали слушателями нашего ... скажем так, диспута о положении дел в современной церкви. Поскольку вашим ушам были доступны лишь неразборчивые фразы, прошу вас не цитировать нас и не распространять в обществе высказывания, которые, как вам кажется, вы слышали. А от себя лично и от лица всех клириков нашего благочиния скажу, что наш патриарх является наилучшим молитвенником о земле Российской, и человеком, который с честью несет на плечах тяжкую ношу патриаршего служения!
После трогательной речи настоятеля прихожане крестятся. А о. Мефодий, подозвав меня, тихо говорит:
- Сбегай на ворота, проверь, открыты ли? И скажи сторожу, чтобы не позволял никому перегораживать проезд, Каганович должен приехать!
Сторож, как и предчувствовал о. Мефодий, по случаю праздника уже "принял" с нищими. Лицо у него красно, глаза навыкате, и из осмысленных действий он способен только "брать под козырек" несуществующей фуражки.
Мне приходится самому открыть ворота, и сразу на территорию храма въезжает кортеж, состоящий из настолько дорогих машин, что их обычно можно увидеть только на обложке глянцевых журналов. Пока приехавшие гости выходят из лимузинов, я бегу обратно, доложить об их прибытии. Минуя свечную лавку, возле которой полно народу, я слышу голос Тамары:
- Нет, точно Господь...
- Да некогда тебе помирать, Тамара! - кричу я, бешено вращая глазами - Готовься, Каганович приехал, встречать надо!
- Ой, батюшки светы, - язвительно произносит она в мой адрес - у меня новое начальство объявилось!
Я останавливаюсь у молельного столика, рядом с настоятелем, который приготовился читать акафист.
- Ну? - тихо спрашивает он.
- Каганович заехал! - прерывисто дыша, невнятно отвечаю я. Но о. Мефодий уже и так все понимает: в притворе происходит движение, которое можно объяснить лишь тем, что в собор входит некто значительный, имеющий свиту и охрану.
- Неси просфоры сюда!- говорит настоятель Сергею Алексеевичу. Однако тот на первом шаге хватается за колено, и о. Мефодий смотрит на меня.
Я вбегаю в алтарь, где о. Димитриан, потребляет оставшиеся дары, и спрашиваю:
- Где просфоры настоятеля?
Дьякон показывает на металлическую тарелочку, находящуюся на краю жертвенника. Я протягиваю руку, чтобы взять ее, и тут же получаю удар-хлопок по пальцам, нанесенный о. Димитрианом. Мирянам нельзя ничего касаться на жертвеннике и престоле, таковы правила, дьякон должен сам подать мне. Но у меня почему-то возникает предположение, что он знает, зачем требует просфоры о. Мефодий, и хочет ему воспрепятствовать. Я терпеливо жду, когда о. Димитриан опустошит причастную чашу, вытрет губы платом, и тогда, подчеркнуто медленно, отдаст просфоры. Тяжко вздохнув, я возвращаюсь, заранее дрожа при мысли о том, что со мною сделает настоятель. Впрочем, о. Мефодий безразлично реагирует на мою задержку, он словно знает, что я в ней не виноват.