— И что дальше?
— Ушел он.
— Как?
— В дверь…
— А ты?
Стою и на дурру эту дохлую смотрю…
— И все?
— Все. Жмуриху на меня повесили. Нет проблем, я ж там был… с целью ограбления, короче, и прочая ебурлень легавая… Сам начальник Бауманского угро меня и брал. Теперь если я на дурдом не соскочу, в лагере меня вальнут… Понимаешь, братуха… И Циклопа я отсюда не достану.
Расчет у Узбека был такой. Попытаться изобразить невменяемость в момент совершения преступления- с противогазом на башке он мокруху признал. И отправиться в спец- лечебницу закрытого типа на станцию Столбовая. Там, по словам Узбека, у него главврач должник карточный, так что обеспечение изоляции и выписку максимум через год он полагал делом решенным. А вот если профессионалы из кабинета в конце коридора сочтут его симулянтом…
Вот здесь начиналось отчаяние.
Дело в том, что до своего убытия из клинических стен испытуемый не знал, признали его невменяемым или нет. И только оказавшись в тюремной дурхате, счастливчик понимал: все! Признали! Ура! Занавес.
Хотя, не вполне ясно, чему здесь радоваться… психушка, интенсивная терапия- убийственная фармокология, несколько иньекций и- овощ. Разве что заранее обо всем позаботиться, проплатить на месте пока «лечить» не начали… Уйти в побег прямо из Института Узбек намеревался в том случае, если ташкентский катаклизм не растрогает сердце профессора. «Уйти». Институт, конечно, не Бутырский централ- и стены пониже, и охрана пожиже. Для безумца всегда есть шанс. Но как понять, признали или нет?
— Тогда на прорыв пойду. Я просчитал, все. Только помощник мне потребуется…
— Что сделать нужно?
— Братуха, уходить лучше всего днем, когда движуха по больничке идет, народ тусуется, лепилы шастают туда- сюда… Но ключ- вездеход надо достать. Ключ такой у мусора дежурного есть. И у Светки, старшей сестры. Со Светкой проблем нет. После обеда зайду в ординаторскую, в жбан ей дам, платырем смотаю- примерно час никто ее не хватится. Но сразу после этого нужно мусора отвлечь, чтоб я смог за дверь нырнуть. Халат белый у Светки отберу…
— Просто мусора отвлечь? И все?
— Это, братуха, самый важный момент. Сто процентов чтоб он от двери отошел, в сортир или в палату, чтоб вообще двери не видел, понимаешь…
— А мочкануть мусора нет желания?
Узбек поднял на меня глаза свои безумные и очень серьезно спросил: «Зачем?»
— Чтоб назад пути не было.
— Может… со мной подашься?
— Нет. Но мусора отвлеку.
— Потом тяжеловато тебе придется… Понимаешь ведь.
— Должен будешь.
Осталось выяснить главное: признают или нет? «Думай, вася». До комиссии Узбеку оставалось около двух недель. Мне же показалось, что если б Вася не Ташкентом врачебные головы морочил, а рассказал бы психиатрам вот всю эту натурально клиническую историю, начиная от камаза с капустой… всех этих Япетов и прочих… коварную месть… Я почему- то думаю, что Узбека без сомнения отправили бы поправляться на станцию столбовая, где спец интенсивный имени доктора Яковенко.
«Думай, Вася, думай».
А меня Наина Леонидовна на рандеву вызывает, правда, на этот раз в присутствии профессора. Судя по суровости конвоирских гримас, беседа пойдет об утреннем происшествии…
Черт, не самая удачная форма изложения.
Сам себе начинаю подыгрывать.
Проще надо.
Наручники- мало ли что. Коридор. Кровь израильтянина уже смыта. Палаты разблокированы. Усмиренные испытуемые смотрят в телевизор, «в телевизор». Идет передача о животных. Кабинет за пределами отделения. Наина: «Снимите наручники». Профессор: «За что вы избили людей?»
— Это не люди.
— За рукоприкладство вы будете возвращены в СИЗО.
— Я в сумашедшие не стремлюсь.
— Куда же вы стремитесь?
— В никуда.
— Наина Леонодовна, — это врачу, — он у вас всегда такой агрессивно- возбужденный?
— Андрей… — это Наина, — что произошло в палате?
— драка.
— Это нам известно. — профессор.
— Чего же спрашиваете?
— Кто напал на медицинского работника?
— Я.
— Неправда.
— Зачем тогда спрашиваете?
— Андрей, — опять Наина, — скажите честно, вы предпочитаете колонию или больницу?
— Колонию.
— Почему же вы стремитесь в больницу?
По радио Валерий Леонтьев душевно завывал о том, что только дельтаплан ему поможет. Я думал, что Леонтьев сдох давно, вместе с Аннней Вески и пионерской зорькой. А вот он- поет. Начало реставрации.