Как видно, Авеллянеда умеет все-таки говорить комплименты.
Положим, что именно здесь-то он и неоригинален. Настолько неоригинален, что каждый, прочтя эти строки, как и дальнейшие, скажет, не задумываясь, — это о Лопе де Вега.
А на последние слова тирады следует обратить особое внимание. Похоже, что в них скрытая угроза. Авеллянеда как бы невзначай напоминает, что великий Лопе де Вега, обиженный Сервантесом, «приближен» к святой инквизиции. Сервантес знает это и сам: инквизиция, по обыкновению, попыталась прибрать к рукам того, с кем ей трудно было бы расправиться.
Самое простое предположить, что подложную книгу написал кто-то из окружения Лопе де Вега. А может быть, Лопе служил здесь только удобной ширмой, поводом для полемики, суть которой значительно серьезнее?
Не только Сервантес, но и десятки исследователей его творчества так и не нашли, кто скрывался под именем Авеллянеды. Предположения были очень различны. Существовала версия, что Авеллянеда — псевдоним монаха-предателя Хуана Бланко де Пас, «Вонючего», которого читатель встречает на страницах книги Бруно Франка.
Однако лицо человека, выступившего с подлогом, было ясно уже Сервантесу.
В тот момент, когда вышел подложный «Дон Кихот», Сервантес далеко продвинулся в написании своей второй части. И с 59-й главы вплоть до последней, 74-й, он не упускает из виду своего противника.
Писатель понял, что, чья бы рука ни водила пером, — эго выпад представителя антигуманистической реакции против самой идеи его книги. Авеллянеда был не мстителем, а скорее воинствующим идейным противником. Ведь он не просто продолжал роман Сервантеса, он пародировал его, компрометируя героя, намеренно снижая его образ, высмеивая именно все то, что было Сервантесу важно и дорого.
В изображении Авеллянеды Дон Кихот выглядел безнадежным безумцем. Умного и благородного героя Сервантеса Авеллянеда превратил в подозрительного, завистливого, несчастного бедняка. Усилив в его облике натуралистические черты помешательства, он в то же время отказал Дон Кихоту в благородной рыцарственности.
Наивно-лукавый и по-крестьянски трезвый, Санчо Панса был превращен им в обжору и жадюгу.
И с 59-й вплоть до 74-й главы Сервантес строит книгу так, чтобы все могли прочесть его ответ Авеллянеде. Он усиливает свои идейные позиции. Он точно обозначает, от чего отрекается и чего хочет, — чтобы жизнь была перестроена на справедливых началах. Устами героя он, рассказывает современникам о своих сомнениях, раздумьях, надеждах. Он глубже раскрывает трогательную человечность обоих своих героев. Он исцеляет Дон Кихота от безумия. Он согласен даже, чтобы герой его умер, — пусть хоть смерть охранит его от новых посягательств борзописцев. Пусть никто уже не припишет к его честной и благородной истории ни одной пошлой строчки.
А в завещании Дон Кихота он помещает такие слова:
«…Прошу вышепоименованных господ душеприказчиков, если им когда-нибудь доведется познакомиться с сочинителем книги, известной под названием «Второй части Дон Кихота Ламанчского», попросить его простить меня за то, что я неумышленно дал ему повод написать столько вздору, ибо, отходя в мир иной, я испытываю угрызения совести, что послужил для этого побудительной причиной».
В ноябре 1615 года подлинная вторая часть «Дон Кихота», наконец, увидела свет.
Сервантес вышел из поединка с честью.
Однако не трудно представить себе, как много унесло все это у писателя сил. Правда, теперь была убежденность, что главное в жизни сделано. Может быть, он еще не все сказал своим современникам, и даже наверное не все, но главное, несомненно, сказал. Может быть, они опять не поймут всего, что он хотел сказать, но когда-нибудь поймут.
И уже без душевного надрыва он встретил равнодушие современников к его последней попытке на театральном поприще. В том же 1615 году он издал восемь комедий и восемь очаровательных интермедий.
«…Я знаю, что стезя добродетели весьма узка, а стезя порока широка и просторна, и знаю также, что цели их и пределы различны, ибо путь порока, широко раскинувшийся и просторный, кончается смертью, путь же добродетели, тесный и утомительный, кончается жизнью, но не тою жизнью, которая сама рано или поздно кончается, а тою, которой не будет конца…»
Манча. Бесконечная унылая равнина. И ветер. И дюжина мельниц, закрывающих горизонт. По воле писателя она стала местом упокоения Алонсо Доброго — великого мечтателя Дон Кихота. В последний год жизни Сервантеса она стала надежным прибежищем и для него самого. Он часто наезжал сюда из Мадрида.