Из дошедших до нас драм его первая: «Алжирские нравы» – именно та пьеса, при помощи которой Сервантес надеялся обратить внимание Испании на врага, надвигающегося на нее с Востока. Эта пьеса – самое выдающееся из всего написанного Сервантесом против ислама. Впоследствии она послужила отчасти сюжетом для одной из драм царя испанского театра, Лопе де Вега. Сервантес рисует нам здесь яркие картины тех мук и тех соблазнов, которым подвергались несчастные христиане, попавшие в руки мусульман. Он приводит пример сильной натуры, торжествующей над искушениями, невзирая на предстоящие страдания, и пример натуры слабой, малодушной и неустойчивой, доведенной непосильной борьбой до падения. Он выводит на сцену детей ренегатов, которые отказываются узнать своих родственников-христиан. Устами своих действующих лиц он умоляет зрителей заботиться о выкупе пленных. Он вводит в свою пьесу рассказ о сожжении священника Мигеля де Аранды, этой искупительной жертве за мусульманина, погибшего на аутодафе в Валенсии, и этим рассказом наводит присутствующих на смелый вывод о необходимости уничтожить ужасы инквизиции.
Говоря о театре Сервантеса, нельзя обойти молчанием другую его трагедию – «Нумансия», написанную в 1586 году, в которой автор старается действовать на испанское общество иными средствами, пользуясь наиболее благородными чертами испанского национального характера и заставляя звучать лучшие его струны. Он указывает, какие задатки величия и славы хранит в себе Испания, напоминает своему народу его блестящее прошлое, побуждает его поддержать честь испанской нации, исправить сделанные промахи. В этой пьесе он дает полную волю своему патриотизму и своей любви к славе оружия, служащего для защиты слабых и угнетенных, – чувствам, так ярко выразившимся в его молодые годы. Между всеми сочинениями подобного рода «Нумансия» особенно выдается своими достоинствами. Пьеса крайне эффектна. Героем ее является все население небольшого городка Нумансия, осажденного римлянами под начальством Сципиона. Сервантес пользуется этим сюжетом, чтобы провести параллель между народным характером испанцев и римлян, – параллель, которая явно говорит в пользу первых. Упорное сопротивление осажденного испанского городка погружает Сципиона в глубокую задумчивость. Он видит, что может победить Нумансию, только победив предварительно самого себя, то есть отказавшись, с одной стороны, от своих проконсульских привычек, своего барства и изнеженности, с другой, – оторвав своих солдат от служения Венере и Бахусу, изгнав из лагеря куртизанок и начав войну мужественную – такую, какие вели римляне в первый период жизни своего государства. Все соединенные усилия Мария, Югурты и Сципиона не могут принудить к сдаче мужественных защитников Нумансии. Город их образует ворота, замыкающие долину Дуэро. Сделавшись добычей неприятеля, он откроет последнему доступ внутрь страны; но жители Нумансии решают защищаться до последней крайности. Когда же они убеждаются, что не в силах более противостоять осаждающим, то убивают друг друга, умертвив перед тем своих жен и детей. «Боже правый!» – воскликнул Марий, победоносно вбежав на стены Нумансии и увидев за ними только груды трупов. Впрочем, в живых остался еще один юноша; он показывается на одной из башен и, крикнув Сципиону: «Один я могу вручить тебе ключи от города!», бросается вниз и разбивается о скалы. «Ты победил победителя!» – восклицает Сципион, склоняясь над бездыханным трупом.
Если трагедия «Алжирские нравы» задевала за живое испанскую публику, разоблачив перед нею темные стороны испанской современности, то трагедия «Нумансия», напротив, льстила самолюбию общества, воспроизводя перед ним исторический эпизод, где ярко обрисовывались выгодные стороны испанского народного характера, хотя бы даже и в прошедшем. «Нумансия» была встречена всеобщим одобрением. «Несмотря на несовершенство драматической композиции и сценической техники, – говорит историк испанской литературы Тикнор, – пьеса эта в целом отличается оригинальностью; некоторыми своими эпизодами она способна сильно трогать наше сердце и служить доказательством высоких поэтических дарований ее автора и его смелых и благородных усилий поднять современное ему драматическое искусство». Рассказывают, что при осаде Сарагосы в начале текущего столетия в городе была разыграна трагедия Сервантеса. Народ, восторженно приветствуя геройское мужество защитников Нумансии, тем самым выражал одобрение своей собственной стойкости. Следя за развитием действия на сцене, он черпал новые силы для продолжения борьбы. Таким образом, по прошествии двух с лишком столетий Сервантесу удалось еще раз вызвать в своих соотечественниках те чувства, которые он стремился разбудить в них, создавая свою драму.
Первые успехи на поприще драматической литературы дали Сервантесу надежду обеспечить себе и своим домашним верный кусок хлеба. Он писал пьесу за пьесой и, казалось, начинал входить в моду. Но не успел отверженец судьбы и подумать о том, что начинает подниматься на верх колеса Фортуны, как, по обыкновению, оно остановилось. Новое светило взошло на горизонте испанского театра и своим ослепительным блеском быстро затмило скромные успехи Сервантеса. Лопе де Вега, этот владыка театра, как называл его сам Сервантес, с самого начала своей литературной карьеры быстрыми шагами шел по пути к славе. Молодой писатель, казалось, был создан для театра; его пьесы, рассчитанные исключительно на вкусы большой публики, написанные необыкновенно горячо и талантливо, без малейшей претензии на нравственное воздействие на общество, – эти блестящие, но легковесные драмы-новеллы, скоро наводнили сцену. Видя, до чего нравятся они публике, актеры перестали ставить пьесы других драматургов. Для Сервантеса это было равносильно разорению. Пробившись кое-как три года в Мадриде и Эскивиасе и убедившись, что и вторая выбранная им карьера ускользает от него подобно первой, и перед ним снова открывается печальная перспектива гнетущей бедности, он покорился необходимости искать средства в другом месте. Он переселился в Севилью – главный рынок торговых сношений с Америкой, этот, по выражению его, «приют для бедных и убежище для несчастных», к числу которых причислял себя теперь и Сервантес. Ему минуло уже сорок лет, он был калекою, а между тем ничем еще не успел обеспечить свою семью. В Севилье Сервантес был некоторое время агентом у Антонио Гевары, королевского комиссара по делам американского флота. Тяжелым испытанием стала для него эта новая жизнь; он должен был совершенно оставить свои любимые литературные занятия и чтение, служившее ему отдохновением от работы; он только изредка мог видеть свою семью. Его время проходило в разъездах по селам и деревням Андалусии и Гренады, где он закупал масло, зерновой хлеб и прочие продукты для снабжения флота. Эти занятия совершенно не соответствовали его наклонностям, и он решительно страдал, чувствуя себя не на своем месте. Тем не менее, Сервантес полюбил Севилью, свою главную квартиру, где он поселил родных, где встретил несколько лиц из семьи Сааведра. Ему нравилось, что здесь никто не знал его, что он мог по желанию замешаться в толпе, которую с любопытством наблюдал его опытный глаз. «Там, – говорил он, – маленькие незаметны, и даже великие стушевываются». Как ни тяжелы были новые обязанности Сервантеса, они давали ему, хотя скромные, но верные средства к жизни. Кроме того, его частые поездки, благодаря которым он во всех направлениях изъездил Гренаду и Андалусию, доставляли ему громадный и крайне интересный и разнообразный материал для наблюдения. Из этих поездок он вынес такое глубокое знание испанских нравов и общественного строя своей родины, какого не могут дать никакие кабинетные занятия. Это знание блестящим образом отразилось на перлах его литературной деятельности – бессмертном «Дон Кихоте» и прелестных новеллах.