– А ты, новичок, что стоишь? – услышал возле себя Бэнсон и, повернув голову, увидел Базилло, протягивающего руку за его курткой.
Всё оружие, по требованию хозяина, Бэнсон оставил в карете, и сейчас снял куртку легко и быстро, не опасаясь, что выпадут из-за пояса пистолеты или острая, весьма неудобная для ношения альбова Кобра. Базилло выхватил куртку, укрыл ею очередной манекен и, когда повернулся обратно, лицом к гостям – замер: оставшийся одетым в тонкую вязанную блузу Бэнсон протягивал ему полусоверен[3]. Рот слуги дрогнул, теряя беззаботную и хмельную улыбку. Он в полупоклоне принял в неуверенно протянутую руку монету и негромко сказал:
– Это впервые за двадцать лет…
Бэнсон вдруг остро почувствовал направленные на них взгляды и, повинуясь наитию, равнодушно промолвил:
– Это ничего не значит. Если хозяин прикажет – я убью тебя в две секунды.
Базилло, прижав руку с монетой к груди, обретая временно сброшенную напускную весёлость, сказал:
– Это мы понимаем. Это вполне уважительно…
А Бэнсон понял, что угадал и что поступил правильно: стекало напряжение с лиц, и взгляды отчётливо помягчели. Дюк кому-то довольно и многозначительно закивал. На том бы инициация[4]новичка и закончилась, но один из присутствующих подтолкнул дело дальше. Окрестованный толстыми, свиной кожи ремнями телохранитель горбуна насмешливо и довольно громко спросил:
– Может, ты и меня убьёшь в две секунды?
Не помедлив ни мига, Бэнсон поймал взгляд Дюка и спокойно спросил:
– Можно?
В невыразимо бесстрастном и уверенном голосе его были опыт и кровь. Повеяло могильным холодом. Торопливо отступил в сторону Базилло. Надсадно кашлянул, вскинув носатое личико, горбун. Смутная тень мелькнула в глазах ремненосца. Дюк торопливо проговорил:
– Ни в коем случае! В этот дом съезжаются только друзья, и здесь место беззаботности и покоя.
Бэнсон кивнул, подошёл и встал рядом с хозяином.
– Прошу прощения, – послышался голос со стороны, – я просто любопытствую, – а вы действительно могли бы убить этого человека за две секунды?
Бэнсон посмотрел на Дюка вопрошающе, и тот со значением прикрыл глаза: «можешь ответить».
– Ну, не за две, – сказал рассудительно Бэнсон, отправив взгляд в крестовую грудь, – а за пять… или шесть.
– А почему вы настолько уверены? – спросил тот же голос.
– Это же видно. В серьёзном деле человек этот слаб. Поскольку знания об убийствах имеет поверхностные. Внутри, про себя, понимает, что слаб. Отсюда видно, – как он себя поведёт, если напасть на него – и видно, как этим воспользоваться. Секунд пять… или шесть.
В холле воцарилась недолгая, но глубокая тишина.
– Но как вы определили, что слаб? И что знает поверхностно?
Бэнсон выдержал паузу, притягивая к себе всеобщее, пристальное внимание, и ответил коротко и убеждённо:
– Без нужды дразнит смерть.
Затем шагнул вперёд, в сторону горбуна, неглубоко поклонился и добавил:
– Всё сказанное мною нельзя рассматривать как неуважение лично к вам.
– Невиданно! – воскликнул кто-то из ранее прибывших гостей. – Честное слово, джентльмены, я готов аплодировать!
Дюк просиял.
– Дюк! – спросили его. – Откуда у тебя этот новичок?
– На дороге нашёл, – не соврал Дюк, но вызвал смех, как над шуткой.
В это время раздался звук скрытого гонга, как будто ударили в медный поднос размером с мельничное колесо, и тяжёлая, зелёная с жёлтым бархатная портьера в глубине холла стала разъезжаться на две стороны. За ней открылась уходящая вверх, на второй этаж, блистающая белым мрамором лестница с зелёным, по всей длине, и с золотой каймою, ковром. Лестница была освещена двумя рядами часто выставленных светильников.
– Джентльмены! – торжественно крикнул командир манекенов. – Пора!
Все повернули головы в его сторону, и он, отставив ногу и вытянув руку в сторону лестницы, с пафосом вымолвил заключительное:
– За удачей!
– Иди к чёрту, Базилло!! – хором сказали присутствующие и потянулись вверх по золото-бело-зелёным ступеням.
Двинулся не отстающий от Дюка и Бэнсон.
Лестница лишь в начале была широкой, парадной. Дальше она то сужалась, то вновь расширялась, то металась в стороны, то карабкалась вверх, то ускользала вниз на десятки ступеней. На каждом повороте и закоулке стоял неподвижный слуга в зелёной ливрее с золочёными пуговицами.
И вот пришли, как понял Бэнсон, к конечной цели: небольшой комнате, обставленной с неописуемой роскошью. С потолка, по углам, свисали четыре серебряных канделябра, в каждом из которых горело по два, примерно, десятка свечей. Вдоль стен стояли малахитовые диваны, камень которых на сиденьях и спинках закрывали мягкие толстые набивки, обтянутые малиновой кожей. В центре комнаты находился серебряный круглый бассейн с грифоном, изо рта-клюва которого струился тёмно-рубиновый ручеёк. Вокруг бассейна, обручем, расположился стол из зелёного же малахита, в поверхность которого было врезано широкое цельнолитое золотое кольцо. Его чарующий, жаркий, пугающий блеск затеняли расставленные прямо по золоту фарфоровые чёрные чарки, перемежаемые раскрытыми табакерками с разными сортами табаку и фарфоровыми же овальными блюдами с привезёнными из колоний Новой Англии сигарами.
4