Внутри меня словно щёлкнуло что-то. Стало легче дышать. Стало тепло. «Если и беда – то не с Эвелин. Всё остальное – переживу».
Если бы! Судьба наносит подчас такие удары, которые не то что предвосхитить – выдумать невозможно. В бывшем салоне, а ныне – временной кают-компании сидели почти все матросы «Дуката». Здесь же находились и наши домашние обитатели. Было сильно накурено, душно и тихо.
Навстречу мне поднялся и, сняв рваную треуголку, поклонился незнакомый мне человек. В летах. (Наверное, за сорок.) Невысокий, худой, с битым частыми синими шрамами лицом «похоже, в стволе взорвался порох при выстреле!» Однорукий. Пустой правый рукав заправлен за каболку, завязанную на поясе вместо ремня.
– Ради Бога, – произнёс он, выпрямляясь, надтреснутым голосом, – простите меня, Мистер Том, за то, что принёс в ваш дом злые вести.
Я, путаясь в дурацкой шпаге, сдержанно поклонился в ответ. Жестом пригласил горевестника сесть и сел сам (мне поспешно подвинули стул). Однорукий гость, сев, однако снова привстал – для того, чтобы протянуть мне четвертушку бумаги, побывавшую до этого, судя по её состоянию, во многих руках.
Это было письмо.
«Свет мой небесный родная навеки Алис. Завтра схватка из которой живым мне не выйти. Скажи Томику что отец его был хорошим. Прощайте все родные мои любимые навсегда. Бэн Бэнсон.»
– И… Что?! – я поднял глаза на однорукого гостя.
– Он умер при мне, – скорбно качая головой, ответил тот. – Нас было пятеро. Мы были заперты в пещере. Против нас были наёмники «охотников за черепами». Шестьдесят человек. Утром должен был начаться штурм. Бэнсон взял у меня обещание, что я останусь жив и отвезу в Бристоль это письмо. Он надел мне на шею цепь, и конец её привалил огромным камнем. Для того, чтобы я смог сойти за раба, и меня не зарубили бы, как остальных. Так и вышло. И вот – я здесь.
– Где… – глухо спросил я, – он… похоронен?
– Нигде, – ответил, качая головой, горевестник. – Тела моих четверых товарищей – и Бэнсона тоже, и своих два десятка они вывезли на шлюпках и сбросили в море.
– Ты видел?
– Я видел.
– Кто эти «охотники» и как их найти?
– Бэнсон сказал, чтобы вы просто ждали. Если понадобится ваша помощь, мистер Том, к вам придёт человек.
– Какой человек? От кого?
– Он должен вам будет сказать, что его послали «Серые братья».
Больше минуты в кают-компании стояла тягостная тишина.
– Вы останетесь на пару дней у нас? – спросил я, – и не узнал своего голоса. – Мне бы хотелось вас расспросить…
– Нет, мистер Том. Я и так прождал вас отчаянно долго. А у меня, как вы понимаете, остались кое-какие личные счёты.
– К «охотникам за черепами»?
– К «охотникам за черепами».
– Так может, и я… – тут я увидел, что отразилось на лицах у моих матросов, и поправился: – может, и мы…
– Я один раз уже сказал, мистер Том. Нет. Бэнсон на Небе будет вам благодарен, если вы не оставите своей заботой его семью, и дождётесь кого-нибудь из «Серых братьев». За сим – позвольте откланяться. Времени не просто мало – его отчаянно мало. – И, останавливая мою следующую фразу, нацепливая свою рваную треуголку, закончил: – Ни в деньгах, ни в каких-либо иных средствах нужды у меня нет.
И вышел. Через минуту за окном простучала копытами лошадь. Я нашёл взглядом Эвелин, и она ответила на мой безмолвный вопрос:
– Алис уже знает…
– Где она? – вставая с неимоверным трудом, как будто на плечах моих лежала наковальня из заброшенной кузни замка «Шервуд», спросил я.
– Наверху, в своей комнате. С маленьким Томом.
Отстегнув шпагу и передав её Эвелин, я на одеревеневших ногах стал подниматься наверх. Дойдя до комнаты Бэнсона и Алис, я встал, понимая, что у меня нет сил ни постучать, ни открыть эту дверь.
– Кто там? – вдруг послышался слабый голос.
«Томас», – хотел произнести я, и не смог. Вместо этого потянул-таки дверь и переступил порог.
Алис сидела на скамье возле детской кроватки. На руках у неё был крохотный человек с тёмно-карими бэнсоновыми глазами. Простучав каблуками (звуки шагов принеслись в мои уши как выстрелы) я подошёл и опустился перед Алис на колени. Сказал всего лишь два слова:
– Прости меня…
Она сидела, зажав ладонью рот. Потом отняла руку, прикоснулась к моей голове. Всхлипнула. Заскрипев зубами, я встал и быстро вышел из комнаты. Взбежал в свой, пристроенный над третьим этажом кабинет, встал посередине его, пригнувшись, как перед прыжком, и несколько минут дико орал. Орал, надрывая гортань, по-звериному воя, выбрасывая из себя слёзы и боль.
Потом, – я помню, – долго сидел за столом, напротив камина, уставившись на сжатые, лежащие на столешнице кулаки. Время от времени меня окатывали волны глубокой, мучительной дрожи. Но к тому времени, когда наверх ко мне пришла Эвелин, я вполне уже владел собой.