Безобразные сцены боярского своеволия и насилия, среди которых рос Иван, были первыми политическими его впечатлениями. Они превратили его робость в нервную пугливость, из которой с летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то, что называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитывал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нем работал инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были брошены на разработку этого грубого чувства».
Автор «Исторических портретов» также отмечает, что «ранняя привычка к тревожному уединенному размышлению про себя, втихомолку, надорвала мысль Ивана, развила в нем болезненную впечатлительность и возбуждаемость».
По мнению Н. И. Костомарова, «Иван Васильевич, одаренный… в высшей степени нервным темпераментом и с детства нравственно испорченный, уже в юности начал привыкать ко злу и, так сказать, находить удовольствие в картинности зла, как показывают его вычурные издевательства над псковичами. Как всегда бывает с подобными ему натурами, он был до крайности труслив в то время, когда ему представлялась опасность, и без удержу смел и нагл тогда, когда он был уверен в своей безопасности: самая трусость нередко подвигает таких людей на поступки, на которые не решились бы другие, более рассудительные… Мучительные казни доставляли ему удовольствие: у Ивана они часто имели значение театральных зрелищ; кровь разлакомила самовластителя: он долго лил ее с наслаждением, не встречая противодействия, и лил до тех пор, пока ему не приелось этого рода развлечение. Иван не был, безусловно, глуп, но, однако, не отличался ни здравыми суждениями, ни благоразумием, ни глубиной и широтой взгляда. Воображение, как всегда бывает с нервными натурами, брало у него верх над всеми способностями души. Напрасно старались бы мы объяснить его злодеяния какими-нибудь руководящими целями и желаниями ограничить произвол высшего сословия; напрасно старались бы мы создать из него образ демократического государя… Иван был человек в высшей степени бессердечный: во всех его действиях мы не видим ни чувства любви, ни привязанности, ни сострадания; если среди совершаемых злодеяний, по-видимому, находили на него порывы раскаяния и он отправлял в монастыри милостыни на помилование своих жертв, так это делалось из того же скорее суеверного, чем благочестивого, страха божьего наказания, которым, между прочим, и пользовался Сильвестр для обуздания его диких наклонностей. Будучи вполне человеком злым, Иван представлял собой также образец чрезмерной лживости, как бы в подтверждение тому, что злость и ложь идут рука об руку…»
Надо полагать, что кровожадным деспотом Иван Грозный стал не только по причине ранней утраты родителей или из-за младенческих страхов одиночества и ненужности, природного нервного темперамента или нравственной испорченности. Скорее, предрасположенность к нервным срывам и мнительной подозрительности была заложена в нем с рождения. Возможно, повлияли и другие, внешние факторы (Ключевский указывает на то, что Иван был напуган в детстве во время политического переворота в 1542 г.). Однако существует еще одно мнение, довольно интересное и спорное, которое если и не вносит ясность в решение вопроса, то подключает к работе фантазию. Согласно ему, Иван Грозный не был сыном московского царя Василия Ивановича, а его мать, Елена Глинская, прижила его и другого сына, Юрия, на стороне. Сторонники этой версии утверждают, что Василий III был бесплоден. Прожив двадцать лет с первой женой, Соломонией, дочерью Георгия Сабурова, и не произведя на свет наследника престола, он обвинил ее в неспособности родить ему ребенка, развелся и силой заставил царицу постричься в монахини. В том же 1526 году он женился на Елене Глинской, дочери князя Василия Глинского. (К тому моменту Василию исполнилось 47 лет, что по тем временам считалось солидным возрастом.) Только четыре года спустя, 25 августа 1530 года, родился мальчик, названный Иоанном в честь ближайшего ко времени его рождения праздника Усекновения Иоанна Предтечи.