Гонец привез из Александровской слободы и другую грамоту, адресованную гостям, купцам и всему русскому народу. В ней говорилось, чтобы все московские люди не беспокоились: на них нет от царя ни гнева, ни опалы.
Сработано все было великолепно. С одной стороны, были названы весьма серьезные причины, по которым самодержец отказывался от престола, весьма внушительные, и мало кто осмелился бы оспаривать их. С другой стороны, государь как будто оказывался заодно с обманутым народом и прощал своих подданных, большей частью невиновных в злоупотреблениях и хищениях, чем настраивал большинство против притесняющего его меньшинства. Но и это был еще. не самый главный козырь в руках деспота. По сути, государство оставалось без главы в то время, когда находилось в войне с соседями. А внутренние распри, которые обязательно должны были последовать за такими событиями, делали государство беззащитным перед внешними врагами.
Цель была достигнута. Народ возроптал: «Пусть государь не оставляет государства, не отдает на расхищение волкам, избавит нас из рук сильных людей. Пусть казнит своих лиходеев!.. В животе и смерти волен Бог и государь!..» Бояре, служилые люди и духовные волей-неволей должны были вслед за народом говорить митрополиту: «Все своими головами едем за тобой бить государю челом и плакаться».
Митрополит остался в столице, охваченной беспорядками. К обиженному самодержцу отправились новгородский архиепископ Пимен и другие, бояре и священники, в числе которых был и приближенный к Грозному архимандрит Левкий. Прибывших в царские палаты посланцев тотчас окружили стражей. Царь принимал их, словно врагов в военном лагере. Он терпеливо выслушал их льстивые слова в свой адрес и заверения в безграничной преданности. «Если государь, — говорили посланцы столицы, — ты не хочешь помыслить ни о чем временном и преходящем, ни о твоей великой земле и ее градах, ни о бесчисленном множестве покорного тебе народа, то помысли о святых чудотворных иконах и единой христианской вере, которая твоим отшествием от царства подвергнется если не конечному разорению и истреблению, то осквернению от еретиков. А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, о которых мы не ведаем, то воля твоя будет и миловать, и строго казнить виновных, все исправляя мудрыми твоими законами и уставами».
Царь обещал подумать. Через несколько дней он призвал подданных и подал им надежду возвратиться и снова принять жезл правления, но не иначе, как окружив себя особо избранными, «опричными» людьми, которым он мог бы всецело доверять и посредством которых мог бы истреблять своих лиходеев и выводить измену из государства.
2 февраля он прибыл в Москву и повторил свои требования. Понятно, что никто не сопротивлялся его воле. Тогда Иван Васильевич предложил устав опричнины, продуманный им самим, а также его ближайшими фаворитами. Он состоял в следующем: государь создает себе отдельный двор и устраивает там свои порядки; выбирает себе бояр, окольничих, дворецкого, казначея, дьяков, приказных людей; отбирает себе особых дворян, детей боярских, стольников, стряпчих; набирает в Сытный, Кормовой и Хлебенный дворцы всякого рода мастеров и приспешников, а также стрельцов, которым он может доверять. Согласно уставу все владения Московского государства были разделены: Грозный выбрал себе и своим сыновьям города с волостями, которые должны были покрывать издержки на царский обиход и на царское жалованье служилым людям, отобранным в опричнину. В волостях этих городов поместья получали исключительно те дети боярские, которые были записаны в опричнину. Таких набралось 1000 человек. Те из них, кого царь набирал в других городах, переводились в опричные, а все вотчинники и помещики, имевшие владения в этих опричных волостях, но не выбранные в опричнину, переводились в города и волости за пределы опричнины. При этом самодержец оставлял за собой право расширить число «своих» городов и волостей, если ему не будет хватать доходов с уже имеющихся. В самой столице в опричнину были взяты некоторые улицы и слободы, из которых жители, не взятые в опричнину, выводились прочь. Вместо Кремля царь приказал строить себе другой дворец, за Неглинной — между Арбатской и Никитской улицами. Главная резиденция его оставалась в Александровской слободе, где все обустраивалось по его желанию. Вся остальная территория называлась земщиной и поверялась земским боярам: Бельскому, Мстиславскому и другим.