Диссидент Рой Медведев в книге «Генсек с Лубянки», изданной в 1993 году, тоже дает Андропову достаточно лестную характеристику: «В 1983 году следственный изолятор КГБ в Лефортове был переполнен, так же как и Бутырская тюрьма. Но большая часть заключенных относилась не к диссидентам. Здесь было немало недавних государственных чиновников, крупных чинов милиции и прокуратуры, работников управлений внешней торговли и внутренней таможенной службы.
В тюрьме оказалось немало партийных и советских работников среднего уровня, сидевших рядом с заправилами «черного рынка» и подпольными миллионерами. Андропов не был готов к глубоким и существенным преобразованиям в хозяйственном механизме. Он не помышлял о рынке и даже об ограничении функций Госплана и Госснаба.
Тем более не был готов он к изменениям в советской политической системе, он не строил никаких планов расширения демократии и гласности. Он не был реформатором, и его предложения во всех областях не шли дальше небольших улучшений и экспериментов, для которых вряд ли даже подходит слово реформа. Однако он не был готов идти для этого на те уступки и компромиссы, которые сделали бы возможным серьезные соглашения с Западом.
Андропов умер, не дожив до семидесятилетнего возраста и не выполнив большей части тех дел, которые намечал. В Москве и в провинции имелось немало роскошно обставленных квартир и особняков, где весть о кончине Андропова очень обрадовала их обитателей. Но большинство людей искренне скорбели и сожалели о его смерти, и эти люди продолжают помнить короткий, но важный для нашей истории и поучительный период его правления».
Волкогонов судил об Андропове в глобальном измерении и фактически уклонился от его объективной оценки: «Генсеки КПСС в СССР имели значительно большую власть, чем президент США и его коллеги на Западе. Американский президент, например, ограничен сроками пребывания в Белом доме волею конституции, конгресса, прессом общественного мнения; генсеки же в СССР — фактически «абсолютные» вожди — могли находиться у власти неограниченное время, обычно до самой своей кончины. К тому же однопартийный Верховный Совет послушно штамповал, «утверждая» любые решения, которые были приняты в Политбюро…
Личное большое внимание Андропов уделял отношениям СССР с Китаем. После трагических событий на затерянном острове Даманский Советский Союз резко увеличил количество своих войск в Забайкалье. Москва не в состоянии была отделаться от комплекса: Соединенные Штаты могли больше всего выиграть от противоборства в Азии двух гигантов.
Генеральный секретарь понимал, что страна не в состоянии вынести бремя фантастической по объему ракетно-ядерной, а затем и космической гонки с США, бесконечной войны в Афганистане, брожения в социалистических странах Восточной Европы, где располагались основные сухопутные военные силы СССР, плюс к этому — военное противостояние с миллиардным Китаем…»
Валерий Болдин, который был помощником секретаря ЦК Горбачева, а в 1990–1991 годах членом Президентского совета при нём, отметил: «Когда хоронили Брежнева, не плакал никто, кроме родственников. Народ давно понял, что усопших заменяют те, как правило, кто возглавляет комиссию по похоронам. А там сказано все четко — Андропов. Впрочем, эта ясность была лишь у тех, кто не очень знал кухню «возведения на трон».
Перед окончательным решением о преемнике была короткая, но яростная схватка претендентов — членов Политбюро Черненко и Андропова, бороться против которого его сторонники просто побоялись, да он и не дал команде Черненко ни одного шанса. Пленум ЦК единодушно поддержал избрание Андропова генсеком.
В этом многие видели возможность навести порядок в стране, улучшить дисциплину и развернуть борьбу с преступностью. Но другие испугались. Только Горбачев ходил веселый и торжественный, словно избрали его, потому что перед смертью Андропов дал ему напутствие: «Действуй!» О последствиях этого выбора Россия будет помнить всегда.
Андропов в сравнении
В мире всё познается в сравнении. С кем можно сравнивать Андропова? С царями и императорами его сравнивать бессмысленно. Даже с Лениным, который «дерзко презирал земли чужой язык и нравы». Ему, как и Андропову, русская историческая Россия всегда была чужой, непонятной и опасной. Отчасти это относилось и к Сталину, который всё же сумел найти разумный баланс в своей национальной ориентации.