Стая по-прежнему не двигалась с места. Казалось, в ночной тишине звенела недоверчивая нерешительность, уничтожающая боевой настрой.
Внезапно Серая подняла к луне морду и тоскливо заскулила с пробивающей насквозь живое сердце скорбью. Псы вздрогнули, у некоторых задрожали кончики хвостов.
На каменистую возвышенность к Васе и Серой поднялись волкодав Мотя и пудель Губастый. Они добавили свои громкие голоса к душераздирающему скулению матери. Вася застыл на медвежьих лапах, будто распятый на распорках для казни, из его человечьих глаз ручьём текли слёзы. Солнце уже поднялось над поляной высотой в две ели, а стая псов даже с места не тронулась. Не пронять их собачьим скулением, не хотели они погибать под волчьими клыками за Куколку.
Утром на поляне успела выправиться смятая трава, словно и не было собачьего собрания. Выпавшая роса выявила паучьи ловушки на полевых цветах, похожие на ажурную рваную накидку Серой. На каменистой возвышенности растянулись во сне псы: два огромных и двое поменьше. Мирно трещали кузнечики и перекликались птицы, наслаждаясь безветренным утренним покоем.
Ёлки вдали торчали зелёными бородами из кустов дикого шиповника, как бродячие актёры, выглядывающие из многоярусных фалд занавеса с прихватками из багровых бус. Из колючего занавеса неожиданно выскочила Марвуха и прямиком метнулась к каменистому холму, где почивал её ненаглядный Мотя в окружении семьи. Девку совсем не смущал пёсий вид, она Мотю уже всякого навидалась.
Пряталась Марвуха в тернистых зарослях ещё с вечера, наблюдая тайное сборище псовых оборотней. Знала, что в колючки волчара не полезет, а собака и подавно. А она что? Она ко всяким шипам и иголкам привычная, чай, дочь охотника и рыбака. Не пропадёт и Мотю в обиду не даст. Зипун толстенный имеется, не для летнего времени одёжка, а на ночь очень пригодился. Прихватила с собой Марвуха и капканы на волков, петли для ловушек и лопатку с коротким черенком для ямы.
Мотя первый учуял Марвухин запах, открыл глаза и замер от неожиданности.
─ Ну, чего оцепенели, как щуки на дне?!
Псы вскочили на лапы и уставились на бесстрашную девку.
***
Битва будет.
Им не долго пришлось ждать на волчьей тропе. Выскочил волк, узкомордый, с мускулистыми ногами и задранным вровень с туловищем обрубком хвоста. Его оскал казался жалким из-за торчащего осколка клыка в разодранной десне. За волком-обрубышем показался суетливый подросток-прихвостень со впалыми боками; хребет костлявой дугой, хвост в струпьях, ножёнки, что сучья, глядишь, переломятся. Тощий волчишко задребезжал голосом селезня, подзывающего утицу:
─ Освежевать бы девку, глянь, грудь наеденная, а зад-то мясистый, на месяц жрачки, не меньше. ─ Прихвостень злился и кружился, будто хвост свой ловил, не смея подойти ближе к Марвухе и явно подзывая на подмогу обрубыша. Покушение на Марвуху напоминало охоту безумно изголодавшего хорька, снующего под копытами коровы, запертой с курицами в хлеву.
Привязанная к дереву Марвуха шевелила бесцветными губами:
─ Садани его по хребту, Мотя!
Прихвостень не успел даже рявкнуть, заваливаясь на спину, и захлебнулся кровью. Уставился стеклянными глазами на огромного волкодава, подмявшего его под себя, впившись жертве в глотку.
Обрубыш сразу понёсся прочь от погони. Серая настигала беглеца и вот-вот ухватила бы его за ляжку, но споткнулась и кувырком покатилась в канаву. Вася, ещё не привыкший к своему телу, задыхался и отстал.
─ Плохо дело. Это явились засланные падальщики-шкурники, разнюхать, распознать, кто нарушает границу. Теперь приведут всю стаю, ─ вскочив на ноги, тявкала хромающая Серая, перетаптываясь с ушибленных лап на здоровые. ─ Надо отступать.
Марвуха верхом на Моте, как на пушистом жеребце, победоносно подъехала к понурым родственникам ухажёра.
Вася, перекинувшись опять в человека, уселся на траве, скрестив ноги. Мучаясь тревогой о Куколке, с мольбою в голосе произнёс: