Запахи поблекли.
И звуки сделались тише, частью и вовсе исчезли, отчего Лихослав испытывал престранное неудобство. Да и тело это, слишком легкое, слишком мягкое, делало его уязвимым. И звериная часть его натуры, не желавшая признавать за собою слабость, требовала немедленно измениться.
Человек не позволял.
Человек заставил Лихослава отпустить брата.
И отступить к краю балкона… человек шагнул бы и за край, но Себастьян перехватил руку:
— Не дури, Лишек… давай‑ка, присядем. Хлебушка хочешь?
— Х — хлебушка… д — давай.
Язык еще слушался плохо.
Камни жесткие холодные. А хлеб, кусок которого Себастьян достал из рукава, жесткий… черствый? Но, пожалуй, ничего вкусней этой горбушки, Лихослав ничего не ел. А если и ел, то и не помнит.
Зубы вязли в серой мякоти.
Но Лихослав был счастлив.
Тремя днями позже к Валовецкой заставе, которая числилася самой ближней к землям цивилизованным, а потому служба на ней почиталась одними за проклятие, другими — за счастие, ибо была обыкновенна, скучна и почти лишена всяческих происшествий, приблизился престранного виду экипаж. И часовой, несколько придремавший на солнцепеке — а денек выдался, что назло, ясный, приятственный для полуденного отдыху, встрепенулся.
Этаких чудес он не видывал.
Он вообще тут чудес не видывал, хотя ж про серо — желтую равнину, что виднелась на горизонте, всякого сказывали… врали, небось.
Сперва‑то он решил, что и экипажа эта ему примерещилась. И даже ущипнул себя за распаренную, точно после баньки, щеку. Было больно, а морок не развеялся. Не исчезла желтая, квадратным камнем вымощенная дорога, по которой давненько никто не отваживался гулять. Ни блеклые тополя с редкою листвой. Ни экипажа…
Часовой снял бинокль.
И за свистком потянулся, благо, инструкция на счет от таких явлениев имелася самая четкая. Он облизал пересохшие вдруг губы и дунул, что моченьки было. А уж потом приник к биноклю, разглядывая все в подробностях, чтоб было чего домой отписать… если, конечно, еще позволят писать об этаком.
Свист этот тонкий поднял с постели штатного ведьмака, который, в отличие от часовых, иллюзий по поводу Серых земель не испытывал и благостностью местною не проникся. Однако же накануне случилось ему праздновать день рождения супруги, каковая местному коменданту приходилась единственною и горячо любимою дочерью. Оттого празднование затянулось до рассвету, благо, именинница с матушкой еще той неделей отбыли в Познаньск по своим женским надобностям… в общем, свист ведьмака не обрадовал.
И коменданта тоже…
— Примете? — ведьмак протянул флягу с огуречным рассолом, который супротив похмелья спасал не хуже патентованых столичных талисманов. От фляги комендант не отказался. Осушил одним глотком, крякнул и стер с усов укропную веточку.
— Хорошо идут, — сказал он, лорнет подняв.
Не то, чтобы он на зрение жаловался, но вот… подарили… и вещица, следовало сказать, была солидною, на дубовой рукояти, которую, ежели что, и по непрямому назначению использовать можно будет.
Экипаж и вправду шел хорошо.
По гладенькой дорожке… не пылил даже.
Сиял на солнце вытянутый нос, бликовало стекло. Шлейфом расстилались дымы. Ведьмак и сам залюбовался. Однако же, свернув с дороги, которая на земли людские соваться брезговала, экипаж скинул скорость и заскакал по колдобинам. Впрочем, до ворот крепости он добрался. Первым его покинул худощавый типус самого неблагонадежного виду. Темноволосый, сухопарый и смуглявый, он почему‑то навевал нехорошие воспоминания о неком ином субьекте, обманным способом лишившем ведьмака законное премии и еще сотни злотней, каковые были неосмотрительно вложены в очень удачный, как тогда казалось, прожект. И пускай внешне меж субьектом и блондинистым мошенником не было ничего общего, но ведьмак поспешно скрутил фигу.
В кармане.
Комендант, который не был провидцем, но жизненным опытом обладал немалым, лишь хмыкнул: фига супротив нечисти — это не серьезно. То ли дело любимый девятизарядный револьвер с серебряными пулями, отлитыми собственноручно.
Субьект же, точно догадываясь о впечатлении, которое произвел, помахал ручкой… а из экипажу выбрался второй типус. Этот был широкоплеч, массивен и доверие внушал, что ведьмаку не понравилось еще больше, правда, фигу крутить он не стал.
— А вырядились‑то… — неодобрительно произнес комендант.
И вправду, одета нежить была, хоть и с немалым вкусом, но явно не по моде. Во всяком случае, ведьмак очень надеялся, что эти широкие штаны, из прорезей которых выглядывали куски желтого и красного атласу, есть собственный выбор нежити, а не новая мода, поелику себя в подобном наряде не представлял совершенно.
А с дорогой супруги станется моде воспоследовать.
Меж тем блондин подал руку даме, каковая, если ведьмак не ошибался, экипажем и правила. Она выбралась не без труда, и долго пыталась выровнять широкие крылья платья.
— У моей прабабки такое было… — комендант на платье глядел с умилением, хотя прабабку не любил. Была старуха бессовестно богата и нрав имела премерзкий, но платья ее он запомнил на всю жизнь.
— Эй, — чернявый субьект помахал рукой. — Двери нам откроют или как?
Комендант лишь крякнул: вот наглая нежить пошла… мало того, что посеред бела дня приходит, так еще и с претензией.
— А дорожку тебе красную не расстелить?
— И так обойдусь…
— С кем имею честь беседовать? — поинтересовался блондин. Девку он держал за руку.
— Барон Гурцек Кшисловский, — комендант грудь выпрямил. Звание баронское получил лишь его отец и в годы пожилые, а потому сам Гурцек так и не сумел привыкнуть к собственное знатности и в такие вот моменты испытывал немалое смущение. — А ты кем будешь?
— Лихослав, наследный княжич Вевельский, — блондин отвесил изящный поклон. — Мой брат, Себастьян, ненаследный князь Вевельский. Моя супруга, Евдокия… пан Гурцек, я прекрасно понимаю ваши подозрения и их обоснованность…
— Ишь, красиво поет…
— …однако штатный ведьмак вполне способен отличить нежить от человека.
Ведьмак вздохнул.
Так‑то оно так, но вот… спускаться придется, потому как не придумано еще такого механизму, чтоб с полсотни шагов диагнозу поставил. А спускаться страсть до чего не хотелось.
И пущай не один пойдет, с солдатами, но…
— Именем Вотана клянусь, что не причиню ему вреда, — заверил Лихослав Вевельский.
Ведьмака обещание тронуло.
До сего дня нежить именем богов не клялась, но… все случается впервые.
— А может, того… — он покосился на револьвер, однако же комендант, после недолгого размышления, головой покачал. В инструкции, почитаемой им сразу после святой книги и супружьих наставлений за ясность, толковость и относительную краткость, были четко изложены действия в ситуациях нештатных.
— Спускайтесь, — слишком уж дружелюбно предложил Себастьян. И стал, к экипажу прислонившися, в позе на редкость вызывающей. — Потолкуем… обнимемся.
Вот только обниматься с этаким типусом не хватало.
Нет уж, обниматься ведьмак точно не станет, даже во исполнение служебного долгу.
— Странно, что нас с ходу не пристрелили, — заметил вполголоса Себастьян, на которого Валовецкая застава произвела немалое впечатление. Выглядела она солидною и почти столь же неприступной, как володарев замок.
— Инструкция запрещает стрелять, если есть шанс, что человек будет человеком. То есть, не нежитью.
— Да понял я. Хорошая это, оказывается, штука… инструкция…
Открылись не ворота, но махонькая в них калиточка, из которой показались пятеро. Давешний ведьмак, в приближении оказавшийся мужчиной средних лет, да еще и помятым изрядно, и четверо улан в полном боевом облачении.
— Люди, значит? — не слишком‑то радостно перспросил ведьмак. И носом потянул.
Себастьян тоже носом потянул и вытянул характерный запах перегару, а еще — рассолу. Огуречного. Рассол он и сам жаловал, а к ведьмаку, вынужденному в столь непростое для себя время работать, посочувствовал от души.
— Люди, — подтвердил Лихо.