— Сколько ты сможешь продержать ее?
Зигфрид пожал плечами.
Минуту.
Десять.
Час. Это место давало силы, но оно было коварно, а потому Зигфрид не мог сказать, когда силы эти иссякнут. Пока есть, он будет держать душу в мертвом уже теле.
Ему было жаль.
— Мне нужно несколько минут. Ты… не станешь мешать? — руки носферата легли на рукоять.
А Зигфрид покачал головой.
Не здесь.
И тьма, сытая, ленивая, окутала ноги его, мурлыча от удовольствия. В утробе ее косматой перекатывались клочья пыли, и страха, и боли, и всего, что только сумела собрать она в этом замечательном месте. Тьме больше не хотелось воевать, она желала ласки, и тянулась к рукам Зигфрида, подставляя колючий хребет. Пальцы вязли в пуховой ее шерсти, которой — Зигфрид понимал это прекрасно — не существовало. Но он все одно гладил тьму.
Слушал.
И на носферата, которого, если по — хорошему, стоило бы уничтожить, глядел искоса.
— Тебе меня не одолеть, — носферат вытащил клинок и наклонился к ране. Кровь выходила толчками, и при каждом тело девушки вздрагивало.
— Как и тебе меня.
— Нам нет нужды воевать, — пальцы носферата вошли в рану, расширяя ее. И если бы не воля Зигфрида, девушка бы закричала от боли.
Но она спала.
Зигфрид надеялся, что не разучился дарить хорошие сны.
— Ты — чудовище.
— Не большее, чем они, — носферат пальцы облизал и зажмурился, а когда открыл глаза, то были они черны. — Вы, люди, слишком часто называете нелюдью тех, кто имеет несчастье отличаться от вас. Тогда как сами порой ведете себя хуже упырей и волкодлаков…
Он склонился над раной, припав к ней ртом.
Пил… и тьма урчала.
Она была напрочь лишена предрассудков.
— Я не отвечаю за всех людей, — Зигфрид присел у треснувшего алтаря. Так было лучше видно.
И ноги скрестил.
Носферат не станет нападать. Тьма была уверена в том, а ей Зигфрид доверял. Во всяком случае, доверял больше, чем кому бы то ни было из плоти и крови.
— Но мой долг уничтожать нелюдей.
— Всех? — носферат взял девушку за шею.
Сердце еще билось.
Хватит ли у нее сил для оборота? Зигфрид читал, что и здоровые люди переносили его не слишком‑то хорошо, порой, невзирая на все усилия носферата, превращаясь не в подобие его, но в низших тварей, полуразумных, ведомых лишь жаждой.
Жаль будет, если девушку постигнет та же участь.
— Нет, — Зигфрид вытащил кошель. — Тех, которые чинят вред людям.
— Я не чиню.
— Ты их убил.
Вампирус покачал головой.
— Они уже не были в полной мере людьми. И… разве некоторые люди не заслуживают смерти?
— Не судите, сказано в Вотановой книге…
— Ежели не имеете на то права, — уточнил носферат.
— А ты имеешь?
Он кивнул.
— Я хозяин этого места… и по праву хозяина предлагаю сделку, — в черные глаза смотреться не следовало. С носферата стало бы заморочить разум, лишить воли, но Зигфрид взгляда не отвел. И носферат, коснувшись измаранной кровью рубахи, продолжил: — Ты поможешь мне сделать так, чтобы она жила. А я… я помогу тебе освободить твоих родных.
— Это…
— Возможно. Я дам тебе кое‑что… что подарит им смерть.
Смерть как свобода?
Пожалуй, еще недавно Зигфрид согласился бы. И носферат знал о том.
— Я мог бы солгать, что вытащу их живыми, но мы оба знаем, что это и вправду невозможно. Но и убить их ты не сможешь… сам не сможешь. Думай.
Думать было не о чем.
Но Зигфрид не спешил. А носферат не торопил его. Он гладил бледное лицо девушки, уже не белое — серое. И губ ее касался с такой нежностью, что собственное сердце Зигфрида сжалось от боли.
Почему все вышло так?
Тогда?
Он верил ведь… и любил… и наверное, продолжал любить и после всего… первый год… второй… вцепившись в эту свою любовь, будто бы кроме нее не было больше ничего.
Никого.
И даже боль отступала порой… но боль все длилась и длилась, а любовь однажды иссякла.
— Ты ладишь с тьмой. Спроси. Она ответит.
И тьма заурчала, зашелестела украденными голосами. Возможно… не для всех, но для этого, который и вправду Князь.
Хозяин.
— Я… сделаю, что смогу.
Сможет ли?
Жизнь уходит из этого тела. Медленно, по капле, но капель этих не так и много, едва ли горсть наберется. А горсть — слишком мало. Разве что…
Зигфрид вытащил кошель.
— Зубы верлиок. Если я прав, это даст тебе время, а ей — силы.
И не дожидаясь, когда носферат примет этот дар, который и не дар вовсе, но эксперимент, весьма любопытный, вне зависимости от результата, Зигфрид подполз к телу.
Первый клык он вогнал в рану, стянутую прозрачной пленкой носфератовой слюны. Та проломилась с хрустом, и пальцы ухнули в теплую влажную дыру.
Ничего.
Так лучше.
— Ты на меня не смотри, — Зигфрид втыкал клыки во влажную кожу девушки. — Ты делай, что собирался… только… если она станет чудовищем, я ее убью.
— Знаю.
— И тебя тоже.
— Если получится.
Носферат провел пальцем по серой щеке.
— Я постараюсь, чтобы получилось, — последний клык Зигфрид вогнал под нижнюю челюсть. И отвернулся.
Это было ненаучно, но…
…и носфераты имеют право на интимные моменты в жизни.
Или в не — жизни?
Гавриила уже ждали.
Почему‑то он надеялся, что все сложится иначе. Но нынешняя охота разительно отличалась от прошлых. Прежде‑то ему не случалось платье примерять… и в юбках путаться.
Сам маскарад вдруг показался нелепым до невозможности.
Волкодлак не спешил менять обличье.
Он глядел на Гавриила с насмешкой, и в глазах его отражалась колдовкина полная луна. Из‑за нее, не иначе, глаза эти гляделись желтыми.
— Не стану кривить душой, платья вам не идут, — сказал волкодлак, поднимаясь с лавки. — Не ваш фасон…
— Извините.
Гавриил сдернул шляпку.
— Я полагал, что вы будете… несколько в ином виде.
Запах духов сделался невыносим почти.
— Буду, — согласился волкодлак. — Чуть позже… нам некуда спешить, верно?
— Здесь…
— Люди, — он кивнул. — Я чую. Много людей… ведьмака два… и в оцеплении. Собираются устроить охоту… люди так нелепы порой.
— Тебе не удасться уйти.
— Посмотрим, — волкодлак имел иное мнение. Верно, ему не раз и не два случалось попадать под облаву… и как спасался?
Обыкновенно.
Ищут ведь тварь.
Огромную ужасную.
С шерстью всклоченною, с когтями острыми… клыки там окровавленные, чужое сердце в руках… кто подумает дурно о бедной панночке, на которую тварь сия наскочила.
Сбила.
В земле изваляла и, быть может, поранила даже… панночка станет плакать, и слезы, страх ее непритворный — а бояться она умеет, помнит, что будет, ежели дознаются до правды — сыграют ей на руку. Панночку выведут.
Отправят в лечебницу.
Приставят, конечно, кого для надзору, но из лечебницы уйти просто. И пока полиция разберется… пока сопоставит факты…
— Как ты догадался, что это я?
— Кладбище, — шляпку Гавриил положил на скамейку, и зонтик пристроил рядышком. Будет обидно, ежели зонтик поломают, Эржбете он нравился. — Вы никогда не любили падаль. А он… с этими мертвыми маниаками…
— Но согласись, кандидатура удачная.
Гавриил согласился, пытаясь понять, сколько еще отведено ему времени.
— Ты его нашла?
Нашла. И женила на себе. Вряд ли это было сложно. Пан Зусек слишком уверен в себе, в собственной неотразимости.
И в Познаньск она привезла.
Выставила, как выставляют соломенное чучело над полем, воронье пугая… а потом что? Убила бы? Несомненно…
— Мне казалось, из него получится достойный кандидат в… — она взмахнула ручкой. — Чудовища. С точки зрения обыкновенных людей, его болезненное пристрастие к убийцам, к самой смерти, является извращением. Многие охотно поверили бы, что он, одержимый маниаками, сам стал убийцей… монстром…
— Он ведь и стал. Те девушки…
— Ему нравилось подглядывать за ними… маленький извращенец. Но потом полиция нашла бы доказательства…