— На вас?
Этакая родственная любовь была внове. И Себастьян вынужден был признать, что собственная его родня при всех их недостатках, еще не самый худший вариант. Все ж таки в его жизни до экспериментов дело не дошло.
— Мне нужна была помощь. Я был ведьмаком и сильным, а силы не бывает мало. Да и… она не особо рассчитывала на удачу, но все же была предусмотрительна. Со мной — носфератом она сумела бы договориться, вернее, сумела, — поправился Владислав.
…мальчик мой, выпей, — к губам прижимается холодный край кубка. И в горло льется что‑то горячее, душистое. — Вот так… еще глоток…
Холодно.
Жутко холодно. И холод обретается где‑то внутри Владислава. Снаружи жарко… он чувствует тепло, исходящее от жаровен, которых в комнате не то шесть, не то семь. И иное, человеческое… к нему вот тянет куда сильней, нежели к пламени.
Слышит теткин голос и стук ее сердца.
Запах… не ее, но из кубка…
— А теперь отдохни… все почти закончилось.
Он позволяет уложить себя.
Почти.
Закончилось.
Боли больше нет. А холод остался. И Владислав откуда‑то знал, что холод этот с ним навсегда… его накрывают. И убирают фонарь от головы.
— Спи, мой мальчик, — этот голос притворно — нежен, но Владислав не верит ему. Но лежит. Слушает.
Скрип. И скрежет.
Вздохи.
Люди ходят… над ним… высоко… но шаги их слышны и через камень. Не только шаги… он вдруг начинает осознавать, что себя, что людей, которые есть законная добыча. Их кровь сладка, а еще позволяет ненадолго избавиться от холода.
Всего‑то глоток…
Ему удается встать. Он позволяет себе думать, что происходящее — лишь странный сон. А во сне позволено многое. Выйти из подвала. Дверь открывается с протяжным скрипом, которого, однако, никто, кроме Владислава, не слышит.
Он поднимается по лестнице.
И выше.
И кривится от солнечного света, который слишком ярок. Более того, случайное прикосновение опаляет, заставляет отступить.
— Ты слишком спешишь, мальчик мой, — тетушка появляется сзади. — Дождись темноты.
Ожидание мучительно.
А она, находящаяся рядом, на расстоянии вытянутой руки, дразнит близостью.
— Нет, — Эржбета грозит пальцем. — Нельзя меня трогать. Ты и сам знаешь. Но погоди… я приведу кого‑нибудь…..служанку. Молоденькую пухлую девицу, которая только — только из деревни в замок перебралась. Она была неуклюжа и робка. И увидев Владислава, не испугалась, покраснела только, залепетала… глупости залепетала…
— Я очнулся рядом с девушкой. Мертвой девушкой… и я все прекрасно помнил. Как смотрел ей в глаза, и от взгляда этого она затихла. А я перервал ей горло. И пил кровь. Я весь был в этой крови… более того, мне хотелось вываляться в ней… измазаться… пропитаться этим запахом. И в то же время я понимал, насколько это… противоестественно, — Владислав выпустил когти. — А тетушка моя шептала, что это для меня нормально, что теперь я не совсем человек, и кровь — это сила.
Теперь он говорил очень спокойно, отстраненно даже.
А треклятый дракон, от взгляда которого Себастьян не мог отрешиться, будто бы ниже спустился. Любопытный. Ему ли не знать всей правды?
— Я ей не то, чтобы поверил, но то мое состояние… я осознавал, что все происходит наяву, но вместе с тем не отпускало ощущение нереальности… как выяснилось позже, тетушка, поняв, что трансформация удалась, попыталась подчинить мой разум… есть разные зелья.
— Но ей не удалось. Это не вопрос.
— На некоторое время удалось. Я плохо помню, что происходило со мной. Отрывками. Помню, как убивал. И как поднимал мертвецов, которые и вправду были послушны моей воле. Помню, как пытался сотворить из какой‑то женщины свое подобие… и еще одной… тетушка желала обрести бессмертие, вот только те несчастные становились упырицами. Видите ли, князь, чтобы человек превратился в носферата, одной крови недостаточно. Нужна помощь того, кто кровь эту дает. Мне невероятно повезло… быть может, сам Хольм решил, что созданиям его пора вернуться… помнил я и как вел свое мертвое войско на Мехмеда… и тот действительно бежал в страхе… правда, перед тем посадил моего несчастного брата на кол… я в ответ сажал на кол всех турок… их было много… я почти обезумел от крови, но чем больше лилось ее, тем сильней я становился. И однажды словно очнулся. Это как… тьма схлынула. А я осознал, что… во что превратился. Она же стояла рядом, нашептывая, что все так, как должно бы… я в своем праве. В своей силе. Силы и вправду было много. Позже я узнал, что подобные мне невосприимчивы ко многим ядам. Да и не только ядам.
Он провел рукой по шее.
— Меня пытались вешать. Топить… как‑то сожгли даже… знаете, на редкость неприятное чувство. А сколько раз хоронили с колом в сердце… травили, проклинали. Мне порой и самому становилось любопытно, имеется ли способ извести меня. Это состояние… когда я очнулся, осознал, во что превратился, я возненавидел и ее, и себя, за то, что позволил сделать это… а она лишь смеялась… пожалуй, будь у меня силы ее уничтожить, я бы так и поступил. Но моя тетушка оказалась предусмотрительна. И в клятве, которую мы оба принесли, скрепляя сделку, оговорила, что я не причиню ей вреда. Впрочем, как и она мне.
Себастьян вот не особо верил в чудотворную силу клятвы, особенно, если давалась она колдовкой. Вот уж кто умеет со словами играть.
— Я удалился от мира. Долг свой посчитал исполненным… и то, земли Валахии были очищены… месть… пожалуй, свершена. Я помнил смутно, как умирала мачеха, и брата тоже, кажется, он молил о пощаде. Я не горжусь тем, что совершил, князь. Но я совру, если скажу, что в иных обстоятельствах был бы милосерден. Возможно, подарил бы легкую смерть… в мои времена милосердие почитали за слабость.
— Не только в ваши.
— Да? Мне казалось, что мир все же переменился. Однако вам видней, — Владислав поднялся. Движения его были легки, и виделось в них нечто этакое, насквозь нечеловеческое и даже неживотное природы. — Как и сказал, некоторое время я вел крайне уединенный образ жизни. Пытался смирить жажду крови, бушевавшую во мне.
— И как? — вопрос, пожалуй, был весьма актуален.
— Вполне успешно. Кровь по — прежнему нужна мне, но, чтобы получить ее, не обязательно кого‑то убивать. Смерть вообще не обязательна, если брать историю магических практик. Разве что для некоторых… исключительных ритуалов, которые и в мои, более вольные времена, полагались запретными. Потом я путешествовал… много… выяснилось, что, хотя дневной свет и причиняет мне некоторые неудобства, но вовсе не является смертельным. В храмах мне… порой неуютно, а порой я и вовсе не чувствую разницы. Все же храм — лишь здание, верой его наполняют люди. Пожалуй, именно тогда я и пришел к необходимости веры для дальнейшего своего существования…
— Так вы…
— Верую, — Владислав сцепил руки за спиной.
Надо же… Себастьян прикусил язык, чтобы не сказать ненароком чего‑нибудь этакого, что бы оскорбило чувства хозяина.
Но все ж верующий упырь, ладно, носферат, — это несколько чересчур.
— Сколь я знаю, существам… скажем так, не совсем живого свойства в наличии души отказано.
— Кем отказано?
Интересный вопрос. А и вправду, кем?
— В свое время сей вопрос меня несказанно интересовал. Вечная жизнь тела — это, безусловно, замечательно. Однако я не столь самонадеян, чтобы и вправду поверить, будто доживу до скончания мира. Да и если вдруг, то такая жизнь скоро станет наказанием… иное дело — душа. Надежда вернуться к истокам. Очиститься. И родиться вновь человеком. Это слишком много, чтобы просто взять и отказаться. Конечно, в большинстве своем жрецы согласятся с вами… нынешние жрецы. Но вера и религия — все же несколько разные вещи. И вера в своей сути не требует ничего, помимо своей веры. Молитвы. Храмы… это нужно людям, не богам.
— Лет сто тому вас бы на костер отправили за этакое вольнодумство.
Владислав позволил себе улыбнуться.
— Думаю, меня и сейчас с превеликим удовольствием сожгли бы. Не только за вольнодумство. Но в моем замке собраны прелюбопытные свитки. О прежнем мире. О прежней вере. О том, что каждый, будь то человек или нет, суть их творение…