– Вот вы бы и пасли. - Я почувствовал себя немного лучше, дыхание восстанавливалось.
– Мой духовный отец так и говорил, - с грустью сказал Симон. - Но у меня не достало терпения, ушел странствовать.
– И долго путешествовали? - вяло спросил я. Подумаешь, со странствующим монахом встретился.
– Порядочно, - вздохнул собеседник. - Куда дольше, чем собирался.
Дальше я расспросить не успел, Симон решительно встал.
– Пошли!
Теперь дорога спускалась, петляя по скату холма, а впереди вырисовались смутные обрывы другого хребта. Сзади встал темный бугор, заслонив луну. Я начал спотыкаться, но вскоре заметил, что под ногами спутника словно скользит слабый свет и, если идти вплотную, то дорога кое-как видна.
Какой-то светящийся состав на рантах ботинок?
Так мы и шли - углубляясь в темное ущелье, навстречу нарастающему шуму реки. Я не заметил, как оставили дорогу и пошли по каменистой морене. Стали попадаться озера серебристого света - это лунный свет падал на тропу сквозь провалы в изрезанном гребне. Опять начался подъем, а справа запрыгали белые гребни - мы вышли к реке.
Я очень устал. С трудом переставлял ноги по камням, все тяжелее опирался на ледоруб, а Симон горным козлом прыгал впереди - черное пятно на фоне чего-то темного и высокого.
Это темное медленно приближалось, и внезапно превратилось в сложенную из камней башню. Симон остановился.
– Здесь передохнем, - словно издалека сказал он. - Ты слишком устал, а впереди еще долгий подъем.
Мы вскарабкались по грубым каменным ступеням в небольшую комнату, где пахло старой золой. Втащив из рюкзака пенопластовый коврик, Симон расстелил его на полу. Я почти упал на него и сразу погрузился в забытье.
Проснулся от острого желания опорожнить мочевой пузырь.
Слабый свет серебрился на каменных плитах пола, край узкого как бойница окна сиял белизной. Монах посапывал рядом, задрав черную бородку к невидимому потолку. Я встал и, придерживаясь за неровную стену, стал спускаться.
Входной двери у башни не было, и все вокруг казалось заброшенным. Наверное, здесь давно никто не жил, и забредали только редкие туристы. Все-таки я немного отошел, прежде чем расстегнуть пижамные штаны.
И замер, забыв сделать свое дело.
Поодаль виднелась грубая загородка из камней, наверное, для скота. Местами она была разрушена, и внутрь по траве затекал серебристый свет. В одном из проемов стоял камень чернее и выше других. Что-то странное было в его форме: верх - словно лобастая голова, а выступающие треугольники - будто уши…
Камень шевельнулся, и блеснули два зеленых изумруда - глаза!…
Я опомнился уже в комнате, когда тряс Симона за плечо.
– Там… - еле выговорил я. - Там огромный пес.
Монах сел, глянул на меня, а потом одним прыжком оказался у окна. Долго смотрел, и лицо было очень бледным в свете луны.
И осталось совершенно спокойным.
– Ты уже видел таких, - чуть погодя сказал он. - Со мной тебе бояться нечего. Скоро утро, пора собираться в путь. Поешь.
Он нарезал на полиэтиленовый пакет куски белого сыра - тот был упругим и приятно солоноватым. Запивали из фляги Симона - к моему удивлению, там оказалась не вода, а терпкое красное вино.
– Из новоафонских виноградников, - вздохнул в ответ на мой невысказанный вопрос Симон. - Тебе надо побывать там, Андрей. Конечно, в гостинице лишь монастырский комфорт: жесткие постели и по несколько кроватей в комнате. Зато, как вокруг красиво! Дорога к Афонской горе идет в тени кипарисов, над темно-зеленым лесом голубеют маковки монастырских церквей. Возле ворот дорога вымощена разноцветной плиткой, а весь двор устлан камнем, словно ковром. Стены собора святого Пантелеймона украшены изумительными фресками голубых и золотистых тонов. Выше светятся белизной стены Нагорного монастыря, к нему ведет портик, украшенный прекрасными изображениями святых. Дальше виден холм, засаженный масличными деревьями, и еще один храм - апостола Симона Кананита. По преданию, на этом месте погребен сам апостол, один из учеников Иисуса Христа. Неподалеку изумительной красоты водопад, струи воды вьются как кудри девушки, он устроен искусственно и служит для получения электрической энергии. Весь монастырь освещается ею после захода солнца - белые здания посреди темной южной ночи…
Лицо Симона слабо светилось, а мечтательный голос звучал все тише и наконец умолк.
Я слушал с удивлением: неужели столь райские уголки сохранились в разрушенной гражданской войной Абхазии?
Симон убрал остатки сыра в рюкзак.
– Пора! - голос снова звучал по-деловому. - Переоденься, но пижаму здесь не оставляй, спрячь в рюкзак.
Когда мы вышли из древней башни, я боязливо поглядел в сторону загородки, но проем между камней на этот раз был пуст, словно там выломали зуб. Симон сделал мне знак подождать и зашагал в ту сторону по росистой траве. Наклонился и как будто что-то поднял. Косясь на него и не отходя от башни, я справил малую нужду, а когда Симон махнул мне рукой, поторопился следом.
Симон зашагал прочь от башни по едва намеченной тропке. Луна светила уже тускло, туман поднимался снизу, монотонно шумела река. Вскоре тропа круто пошла вверх, и у меня опять заболели икроножные мышцы, а дыхание стало с шумом вырываться из груди. Хотя я взмок от пота, но чувствовал, как становится все холоднее.
Наконец выбитая меж камней тропка стала положе, мы снова оказались на морене, в волнах тумана впереди что-то засветлело. Я сделал еще несколько шагов и остановился. Ледяная стена перегораживала ущелье, а снизу из черной расселины вырывался бурный поток. Я понял, что мы подошли к языку ледника.
Симон деловито протянул мне альпинистские кошки, дальше предстояло карабкаться по льду.
Грязный лед подтаял, по нему стекали ручейки. Днем они, наверное, превращались в бурные потоки. Ледяной склон был не особенно крут, и зубья кошек легко входили в ноздреватую поверхность, но подъем на высоту в несколько десятков этажей оставил меня совсем без сил.
Как в тумане я увидел наконец обширную белесую поверхность. Симон уже пересекал ее, но у темной трещины остановился, поджидая меня.
– Мы почти пришли, - сказал он. Дыхание его было совершенно ровным.
Еще несколько десятков метров, и впереди показался каменистый склон. Я взобрался на четвереньках, волоча ледоруб, и упал лицом в откуда-то взявшуюся густую траву.
Очнулся от тепла на спине и сразу почувствовал боль во всем теле, словно меня во второй раз избили. Перед глазами покачивались крупные желтые цветы, которые почему-то не пахли. Я со стоном перевернулся на бок и увидел, что солнце стоит высоко в небе, а я лежу на заросшей травой и альпийскими цветами террасе над грязно-белой поверхностью ледника.
На фоне живописной картины появились грязные гамаши, так что я неохотно перевел взгляд выше.
Симон изучающее рассматривал меня, и вид у него был недокормленный, но весьма решительный: смуглое лицо (от горного солнца?), черные усы и бородка, ввалившиеся глаза. А я-то думал, что все монахи толстые.
– Надо идти? - вяло поинтересовался я.
– Пока нет. - Симон присел на корточки и указал пальцем на соседний хребет. Вверху на нем блестели ледяные полосы, а над ними вилась будто черная муха.
– Вертолет, - пояснил Симон. - Ищут, куда высадить засаду.
Я испугался:
– А вдруг полетит в нашу сторону?
– Вполне возможно, - так же равнодушно сказал Симон.
Вертолет покружил, мерцая лопастями, и вдруг скрылся за гребнем.
– А теперь быстрее! - прошипел Симон, вздергивая меня на ноги. - Надо укрыться и переждать, пока не улетят к другим перевалам. Ледник замаскирует тепловой след, но у них есть фотоэлектронные датчики движения. И, конечно, бинокли.
Я вяло удивился эрудиции монаха - с чего это он изучал специальную технику для слежения? - но встал и поплелся за Симоном.
Под скалами проходила еле заметная тропка, и лежали большие валуны, под бок одного мы и забрались. Что-то меня обеспокоило…
– А почему тропа так мало хожена? - наконец сообразил я. - По ней ведь много туристских групп должно проходить к перевалу.