А на чердаке — короба с кружевными салфетками.
Окна дома выходили на Старую площадь, в народе именуемую Кутузкиной, не из‑за тюрьмы, но из‑за памятника графу Кутузкину… он стоял, окруженный старыми тополями, покрытый благородною патиной, и печально гляделся в мутные воды фонтана…
О доме стоило вспомнить.
И Евдокия улыбнулась, что воспоминаниям, что собственным мыслям. Она ведь была счастлива… и будет… конечно, будет, ведь счастье — стоит того, чтобы за него повоевать.
Войны же Евдокия не боится.
У нее вот револьвер есть.
— Погоди, — она не позволила Себастьяну уйти. — Богуслава… с ней что‑то неладно.
Помрачнел.
— Я не могу сказать, что именно, но… рядом с нею плохо. И мигрень начинается… и ее слушают… я не уверена, что это чародейство… и быть может, злословлю, но она говорила о приюте, и…
Евдокия замолчала, не умея объяснить собственное смутное беспокойство.
— Приют проверяли трижды, — вынужден был признать Себастьян. — Ничего. Там все чисто и благостно, как на свежем погосте… то есть, никаких правонарушений. Есть девицы. Есть наставницы. Сидят, крестиком скатерочки вышивают, рубахи сиротам чинят, молятся хором…
— А те, которые… уехали?
Себастьян развел руками:
— Проверяли по спискам… отсюда уехали, а там, куда уезжали, то и прибыли… Евдокия, я ж тоже не дурак, мыслю. И не нравится мне ни она, ни приют ее. Но повода, такого, чтоб настоящий, закрыть это богоугодное заведение, я не имею. Я беседовал с девицами… сам, по своей инициативе, так сказать… все в голос ее славят. Этак, впору и поверить, что на нее и вправду милость Богов снизошла.
— Но ты не веришь?
— Как и ты?
— Так заметно?
— Теперь — да… и пускай будет. Тебе не обязательно дружить с Богуславой. Более того, скажу так, этаких друзей поболее, нежели врагов, опасаться надобно. В лицо будут улыбаться, в спину нож воткнут, а после скажут, что так оно и было…
Об этих словах Себастьяна Евдокия вспомнит позже, когда столкнется с Богуславой в холле старого особняка. Та будет одна, без свиты из княжон Вевельских, но и одиночество ей пойдет к лицу. Евдокия поразиться тому, сколь чудесно вписывается Богуслава Вевельская в интерьеры старого дома. И песцовый палантин на плечах ее будет донельзя походить на княжескую мантию, а диадема в рыжих волосах почти неотличима от венца…
И князья с родовых портретов будут взирать на Богуславу весьма благосклонно.
— Вижу, прогулка удалась, — скажет она низким голосом, в котором Евдокии послышится рычание.
Эхо.
Всего‑то эхо, рожденное пустотой.
В старом особняке ныне множество пустот, и звуков он рождает тоже немало.
— Вы так стремительно исчезли… — Богуслава коснется губ сложенным веером. — И так долго отсутствовали… мы, признаться, даже начали беспокоиться.
— Не следовало.
Богуслава не услышала.
Она улыбалась собственным мыслям, в которые Евдокия не отказалась бы заглянуть, хотя и подозревала, что ничего‑то для себя лестного в них не увидит.
— Позвольте дать вам совет, — Богуслава почти позволила ей дойти до лестницы. — Будьте осторожны… женщина вашего положения должна иметь безупречную репутацию…
Евдокия оперлась на перила, широкие и гладкие, украшенные традиционными завитушками и бронзовыми пластинами, которые, правда, нуждались в чистке.
Промолчать?
Не сейчас.
— На что вы намекаете?
— Я не имею привычки намекать, — Богуслава провела пальчикам по палантину, оставляя на белом мехе белый след. — Я говорю прямо. Ночная прогулка в компании мужчины… столь сомнительных моральных качеств… если об этом происшествии узнают, то дадут ему весьма однозначную трактовку… а добавить, что вернулись вы в платье измятом… грязном… и прическа в некотором беспорядке…
Евдокия коснулась было волос, но тут же одернула себя: хватит.
В беспорядке? Пускай.
Платье измято? Есть немного… и на подоле влажные пятна, поскольку вел Себастьян окольными тропами, по нестриженным лужайкам, а то и вовсе прямиком через кусты…
— Узнают? — переспросила Евдокия, прижимая локтем ридикюль, сквозь тонкие стенки которого явственно ощущалась холодная сталь револьвера.
А ведь смешно… в гости к родственникам да при оружии… матушка бы не одобрила.
Или наоборот?
Наверное, сказала бы, что, значит, родственники такие… а Евдокия дура, ежели старалась в дружбу играть.
— И откуда, простите, узнают?
— Мало ли, — Богуслава ответила безмятежной улыбкой. — Слуги расскажут…