Это более всего походило на ощущение, какое испытываешь на морском берегу, лежа на линии прибоя, когда одна волна, обдав тебя мощью принесенной воды, отступила, но ты знаешь: сейчас накроет волна вторая, и ты сжимаешься, готовясь принять ее на себя. Сварог знал: то, что отхлынуло, вернется вот-вот, чтобы обрушиться на него новой мощью.
Не заставив себя ждать, это пришло. Дождем из мерцающих частиц, молниеносно сложившихся в новые декорации.
Дождь своей световой внезапностью в кромешной тьме ненадолго ослепил Сварога. Он прикрыл глаза ладонью, а когда отвел ее, его уже ждали. По ту сторону решетки. А по эту находился только Сварог, и за спиной у него мрак. Влево, вправо и вверх решетка уходила тоже во мрак, скрываясь в нем, как в черном тумане.
Со стороны перекрещивающихся, с палец толщиной и почему-то ржавых прутьев, в двух человеческих шагах от них скалилось существо. Довольно взвизгнувшее, когда встретилось взглядом с человеком. Нет, на этот раз его не пытались напугать. Они приготовили совсем другое.
В лапах существа дрожала белая от испуга девочка. Обыкновенная земная девочка, лет десяти, с косичками, с горошками на платье, с голубыми глазенками, огромными от страха и влажными от слез. Существо приставило к горлу девочки мясницкий нож, грязный от несмытой крови, с покрывавшими клинок бурыми оспинами ржавчины.
Сварог понял: сейчас начнется торг. И торг начался.
– Назовись. Или она умрет. – Оно говорило, и слюни стекали по подбородку на темно-синюю хламиду, на кожаный фартук. – Девочка из твоего мира. Взятая оттуда из-за тебя, по твоей вине. Она не вернется к маме.
Существо провело туда-сюда, как при бритье, ножом по шее девочки.
Игрун, мать его. Ведь блеф, провалиться мне еще глубже, чистый блеф, полное фуфло, уж больно все театрально, вычурно мелодраматически. Печенками понимаю, готов биться об заклад на что угодно – они просто берут дешево на понт, но… Все ломается об это «но».
Но вдруг девочка настоящая? Один шанс из сотни, но вдруг… Дешевку проворачивают, а ведь расчет ими сделан верно. Ведь могу сломаться на жалости.
– Я ее буду резать медленно. Постепенно превращу хорошенькую девочку в изрубленный кусок мяса. На твоих глазах. Ты можешь спасти ее. Назови имя! – знай старалось существо.
«Вокруг бушевал огонь, кожу жгло, а нательный крестик холодил ее, не подвластный адскому пламени», – вот именно в таком виде вдруг пронеслось в голове чьим-то тихим шепотом. Кто-то напомнил ему недавние ощущения.
Сварог уловил подсказку. Через голову, но быстро он снял нательный крестик и прыгнул на решетку. Вцепившись одной рукой в прутья, он выбросил другую вперед, на ту сторону, к существу. Крохотное распятие пролетело столько, сколько позволила длина спрямившейся ниточной петли. Отпустить нить, бросить крестик и разорвать между ним и собой связь Сварог не решился. Но распятие коснулось существа, чиркнуло по кожаному мясницкому фартуку, в который для пущего эффекта вырядилось это пугало. И нитки хватило.
Существо взревело, будто из него вынимали душу, которой у него, наверное, и не было. И выпустило из лап девочку. Собственно, девочка уже перестала существовать. В платьице в горошек путалось, сучило мохнатыми лапками нечто паукообразное. С синими бантиками на рожках и в коричневых советских босоножках…
Тяжелая тьма обрушилась сверху под зазвучавший со всех сторон вой, посвист, визг.
И он провалился в эту тьму, потеряв опору под ногами, под невыносимый вой и визг, выходивший за пределы слуха, сотрясавший каждую клеточку тела, летел куда-то вниз, как камень; сердце захолонуло и словно бы перестало биться от дикой скорости падения и бесформенного хаоса вокруг. Тяжелые клубы мрака кружили вокруг, метаясь во всех направлениях, – а может, это его переворачивало и вертело… Призрачно-белый свет прорывался короткими вспышками неизвестно откуда, и в эти секунды Сварог успевал заметить вокруг, на косматых и плоских черных облаках, свое многократное отражение, нелепо распяленную кружащуюся тень, охваченную плотным кольцом дергающихся нелюдских силуэтов, сопровождавших его с хохотом и воем, писком и царапаньем, их спутанный клубок напоминал странный венок, то и дело менявший очертания, но остававшийся отвратительным для глаз.