— Часто тебя так выворачивает? — спрашивает Кирилл, после того как Миша собрал тряпкой чёрную жижу с пола.
— Обычно по вечерам, а сегодня что-то с утра тошнит.
— А что ты любишь?
Мишка непонимающе глядит на Кирилла.
— Ну чем заниматься любишь, что тебе нравится делать?
— Ты лучше таких вопросов не задавай.
— Да не бойся, скажи.
— Маму.
— Что?! — Лицо мальчика странно искажается, но тут же становится прежним.
— Маму люблю.
— Она же умерла!
Сердце Мишки заходится в бешеном ритме.
«Откуда он знает? Может, его Генка прислал?»
— Ну и что, я её всё равно люблю, она меня слышит и может приходить из Тучи.
Лицо Кирилла вновь кривится, но на этот раз так и застывает ледяной маской ярости. Кажется, что он даже не дышит.
— Ч-что с тобой?
— Я покажу тебе, что со мной, — выплёвывает Кирилл свистящим шёпотом, и пальцы его смыкаются на Мишкином запястье.
*
Он пришёл побеждать, но вместо этого почему-то уснул, а кто-то гладил его и пел колыбельную. Тёмную и холодную, как река в зимнюю пору. Она уносила далеко-далеко. Там он видел картинки чьей-то жизни.
«Это я?» — спрашивал он.
«Ты», — отвечал голос.
«Почему это я?»
«Потому что ты нужен мне».
«Я не хочу так!»
«Баю-бай… привыкай…»
Красная птица сидела на ветке, покрытой длинными шипами. Мальчик смотрел на неё и не мог оторвать взора. У птицы были блестящие чёрные глаза, в них стыла вечность и боль. Птица посмотрела на мальчика, его руки задрожали. Она запела, а мальчик увидел, как ледяное пламя охватывает зелёный мир и моря превращаются в истрескавшиеся чёрные пустыни. Повсюду человеческая грязь и мерзость, разврат и насилие. Кричащие в муках женщины и дети. Груды искалеченных, копошащихся под кровавым дождём тел и тучи мух над застывшими трупами. Птица пела, а он опускался на колени и снимал одежду. Птица вспорхнула, перелетела к нему на плечо. Клюнула раз, другой. Алая капля выступила из ранки. «Пить», — сказала птица и клюнула вновь. В глазах мальчика стыла тьма и ужас. Стаи алых птиц летели над миром, а за ними накатывала безграничная волна обжигающего холодом пламени.
Так он увидел её алых вестников и мир, погружающийся во тьму жестокости. А потом летел вместе с ними, рвал человеческие души зубами и распахнутым, вывернутым наизнанку сердцем чувствовал умирающий мир. Он видел и переживал всё, всё! Он искал её, искал, забыв, что спит у неё на руках. И нашёл в снежном лесу на ледяном троне. И стоял перед ней с выжженной и абсолютно пустой душой, распахнутой настежь от наслаждения и боли.
— Хочешь отдать мне свою растерзанную душу и боль?
— Да.
— Видишь, мир копошится в грязи. Ты возглавишь армии, что очистят его. И ничего не останется, никого не останется. Мои войска бездушны, они совершенны. Отныне тебя будут звать не Крид, а Всевидящий Штоц. Почти весь мой мир — чистая, погружённая во Тьму ледяная пустыня с совершенными слугами, неотличимыми от целого. Ты видишь, как она строга, безжалостна и прекрасна. Тебе осталось сломить последний оплот этих мерзких людишек. Они зовут его Серый город. Ха! Он будет соответствовать названию. Я знаю, ты справишься, и тогда я освобожу тебя, мой милый мальчик, навсегда.
— Да, моя королева.
— Иди ко мне, я подарю тебе высшее наслаждение, разрушающее всё сущее.
Он шёл, а королева лучилась тьмой и жестокостью, что разбивали его существо на тысячи и тысячи осколков, превращавшихся в миллионы снежинок, каждая из которых входила в сплетённые в соитии по всему миру тела и приближалась к наслаждению, запредельному, далеко за гранью разумного, и всеохватному, как вечная смерть. А потом он поднимал их своей волей, как ветер поднимает невесомые снежинки, и волнами нёс к дощатому забору, за которым прятались огненные существа с деревянными, смертоносными от пылающей в них силы мечами. Некоторые снежинки прорывались в щели и стремились добраться до людей, войти в сердца и души, пустить тонкие нити, прорастая, оплетая, если найдут благодатную почву. Труднее всего было с сияющими бесстрашием мальчишками. Они владели странной магией крови и пыли. А ещё стреляли желудями, что вмиг распыляли снежинки и его самосознание в них.
*
Мишка всё-таки плачет, потому что понимает, кто перед ним, и надежды не остаётся.
— Вы думали, я не вижу? Нет, я всё вижу. Я просто ждал, когда Генка свяжется с вами и придёт ко мне сам.
Он встаёт, выдёргивает Мишку из-за парты и тащит по проходу к двери. Спотыкаясь, тот падает, но его волокут дальше с нечеловеческой силой и неудержимой яростью. И вновь никто не смотрит на них. Учитель что-то рассказывает, а ученики его внимательно слушают.
— Помогите! — кричит мальчик.
Ответом лишь ледяной смех Всевидящего Штоца.
— Ты же знаешь их истинную сущность, видишь, какие они внутри.
— Олег. Олег! Папа!
Олег вздрагивает. Ему показалось, что он услышал крик Миши. Он обводит взглядом класс. Все трудятся над самостоятельной работой. Он встаёт и выглядывает в открытое окно. Снаружи кружит чёрная вьюга, словно сама Туча спустилась с небес на землю. Но он всё равно узнаёт Мишку, которого кто-то тащит за руку. Сын пытается вырваться, но у него ничего не получается. Через секунду они скрываются за углом.
Олег вскакивает, чтобы броситься к двери, но одноклассники тут же преграждают ему путь. Их лица какие-то совсем одинаковые, а намерения не вызывают сомнений. Тогда он запрыгивает на подоконник и выскакивает во двор. Ноги больно ударяются об асфальт, он падает, обдирая левое колено и ладони. Поднимается и бежит вслед за Мишей. Сворачивает за угол и чуть не налетает на незнакомого мальчишку. Останавливается, вглядываясь в смеющиеся глаза клубящегося мрака. Ему кажется, что мальчику невыразимо больно, и в то же время тот продолжает улыбаться. Весь его мир умирает, а он смеётся, иначе пришлось бы кричать, не переставая, срывая связки, захлёбываться, тонуть в бездонной пучине безумия и ужаса.
— К-крид? Якоб?
— Как поразительно, ты помнишь меня, друг мой, брат, моя Любовь.
— Ты здесь. Миша…
— О Мише не беспокойся, если ты сделаешь всё правильно, с ним ничего не случится.
— Почему? Почему ты это делаешь?
— Молчи! Идём к месту встречи.
— Нет!
— Ты уже забыл о сыне? Хочешь, чтобы я отправил его вслед за мамочкой?
У Олега темнеет в глазах от захлёстывающей волны ненависти.
— Я уничтожу вас, — говорит он.
— Вот, уже лучше, связь налаживается.
— Якоб, ой, нет, Штоц, может, ты с самого начала не собирался её убивать?