Генка в восхищении смотрит на Мишку и не спрашивает: «А сможешь?»
Мишка вновь достаёт свою пудреницу.
— Забирай штаны, я без них смогу.
Они высыпают жёлуди. Мишка обходит вокруг кучи по часовой стрелке, а затем, открыв пудреницу, становится к желудям спиной так, чтобы всю кучу было видно в зеркальце, и достаёт щепотку пыли.
— Посмотри назад, мой чудесный взгляд. Что за моей спиной, всё заберу домой. Под свою кровать спрячу, не достать! — И щепотка пыли летит через левое плечо.
Пыль оседает, и оседает куча желудей, словно тает. Жёлуди исчезают все до единого.
— Какой же ты молодец!
Мишка разворачивается, пряча пудреницу. Он устал. Он редко пользуется магией пыли, и это сказывается. Лицо серое, бледное.
— С тобой всё в порядке? — тревожится Генка.
— Сейчас пройдёт, всё хорошо. — Он трёт щеки, они розовеют. — В погоню!
— Смотри, Миш.
Чёткие следы от кроссовок и велосипеда хорошо заметны на сырой тропинке. Вот только уходят они вглубь леса. Через пару минут азартной погони Генка останавливается, смотрит на Мишку и говорит:
— Может, тебе лучше вернуться?
На самом деле он, конечно, не хочет оставаться в Тёмном лесу один, потому что даже от мысли об этом становится страшно и тоскливо. И когда Мишка отвечает: «Ни за что на свете», Гена не переубеждает его, а просто жмёт руку, и они бегут дальше.
— Давай поднажмём, — бросает, оглядываясь на Мишку, Генка и резко останавливается.
Мишка чуть в него не врезается. Генка придерживает его, а сам выглядывает из-за куста терновника. Перед ним открывается поляна. На поляне земляной бугор — крыша землянки с дымящей трубой. Входа не видно, он с другой стороны, но выглядывает заднее колесо велосипеда. Людей нет.
— Подержи, я быстро.
Мишка берёт дубинку, но руки товарища не отпускает.
— Если что — беги. Зови на помощь ребят.
Подбадривая, Генка улыбается и мягко высвобождает руку. Пригибаясь, идёт через поляну и обходит бугор. Человек сидит на корточках, поэтому они его не видели. Их взгляды встречаются. Генка готов дать стрекача, но мужчина вскидывает руку с пистолетом. Зрачок воронёного ствола смотрит мальчику в лицо.
— Не рыпайся. Дик! Смотри, кто к нам пожаловал!
Из землянки вылезает ещё один мужчина. Глядит мутным тяжёлым взглядом.
— А ты говорил, есть нечего.
— Я говорил, что они сами придут, а ты ловить, тащить.
Слово «они» бьёт Генку по нервам, и он кричит:
— Мишка, беги!
Мужчина мгновенно выпрямляется и ударом рукояти пистолета отправляет Генку в тёмное царство беспамятства. Второй кидается к тропинке, где за кустами притаился Мишка. Пару секунд назад он действительно там стоял, но сейчас несётся по тропинке, почти ничего не видя перед собой из-за сгустившегося сумрака и тумана. Когда тропинка незаметно исчезает, он не замедляет бега, не задумывается, куда она делась, а бежит дальше, не разбирая дороги. Его гонит панический страх, и кажется, что все твари Тёмного леса преследуют его. Но за ним не гонятся, а всё потому, что, услышав крик Гены, он бросился не назад, к выходу, а побежал по тропинке дальше, вглубь леса. Ноги проваливаются в рыхлый песок, и, тяжело дыша, Мишка останавливается. Во рту пересохло, от усталости хочется упасть и не подниматься. Но нельзя, нельзя. Генка в беде, ждёт, и вся надежда только на него. Но откуда взялся песок? Он пробирается через поваленные сухие стволы тополей на небольшую возвышенность. Продирается через заросли ивняка, и перед взором распахивается водный простор широкой реки. Туч здесь нет, они беснуются над лесом, и ещё светлеющее на западе небо отражается в речной глади. Понимая, что произошло, Мишка чуть не плачет, но плакать некогда. Он спускается по песчаному берегу к воде. Смотрит вниз по течению. Где-то там Старая река впадает в Быструю, на берегу которой он стоит. Единственное, что ему остаётся, это спуститься до Старой реки, а потом вдоль неё подняться к железобетонному мосту.
Мишке везёт, в эту зиму выпало мало снега, и река не разлилась, как обычно, затапливая берег. Иначе весь песок, по которому он бежал, оказался бы под водой. А так у воды тянется полоса пустого берега, по мокрому и плотному песку которого можно идти довольно быстро. Очень хочется пить. Отец не разрешал речную воду даже в рот брать, но пить хочется нестерпимо. Мишка останавливается.
«Не умру же я от нескольких глотков?»
Да и вода кажется прозрачной. Присев на корточки, он осторожно, чтобы не взбаламутить, зачерпывает ладонями воды, подносит к губам и пьёт. Никакого особого вкуса нет, обычная вода, в кране и то хуже. Зачерпывает ещё.
— Не стоит пить эту воду, — раздаётся скрипучий старческий голос. Мишка подскакивает от неожиданности. В метре от берега стоит лодка, а в ней, опираясь на длинное весло, высокий сгорбленный старик в тёмном плаще с капюшоном. — Весной с берегов много дряни в реку попадает.
— Здравствуйте, — бормочет Миша.
— Куда путь держишь, воин?
Мишка сам не замечает, что пальцы со всей силы стискивают дубинку.
— Вниз по течению, к мосту, мне срочно надо в город.
— Срочно… Все сроки давно вышли, — странно говорит дед. — А ты, я смотрю, весёлый, жизнерадостный парень. А что ты готов отдать, чтобы мигом у моста оказаться?
— Всё, что угодно, — выдыхает Мишка.
— Даже радость?
— Радость? Как это?
— Кому как не тебе знать, что такое радость? Я вот только догадываюсь, думая, что помню то чувство, когда смотришь на мир и разлитое в нём волшебство искрится внутри, переполняя сердце радостью жизни.
— Вы хотите подвезти меня до моста?
— Хотеть должен ты, а я могу.
— Тогда подвезите!
— А как же радость?
«Если я не спасу Генку, то никакой радости больше не будет».
— Я согласен, берите мою радость.
— Тогда прыгай, я тебя поймаю.
Отступив на пару шагов, Мишка разгоняется и прыгает. Костлявые руки смыкаются на боках, и мир странным образом тускнеет. Но он думает об этом только в первый миг пребывания в лодке, а потом забывает, словно ему только показалось, что раньше мир виделся другим, более ярким, живым. А старик смотрит на мальчика с опустившимися уголками рта и радостно улыбается розовеющими губами, обнажая редкие зубы.
Головная боль приводит Генку в чувство. Он поднимает руку и нащупывает приличную шишку.
— Ты глянь, очнулся. Привяжи-ка его.
— Продадим его на ту сторону, — произносит небритый мужчина лет тридцати, привязывая Генку к столбу в землянке, затягивает узел. Лодыжку пронзает острая боль. Генка вскрикивает.
— Лучше съедим, — угрюмо говорит другой мужчина, он старше, лоб и лицо изборождены глубокими морщинами вперемешку со шрамами. — Ишь, как сладко верещит, словно поросёнок. Сколько можно этих кшеков жрать? Я ими сыт по горло!