Наконец мы отправились в путь. Я вел машину, осторожно переключая скорости, учась улавливать послания четырех движущихся колес. Не расставаясь с тростью, рядом со мной сидел отец. Мервин Тэк с мегафоном устроился на заднем сиденье, сдвинув толстые колени, чтобы оставить больше места для двух добровольных помощниц: худой, кисло-сладкой Лаванды и по-матерински заботливой Фейт.
Пассажиры на заднем сиденье по прошлому опыту знали свою задачу. А я, вытаращив от удивления глаза, знакомился с тяжелейшим в политике трудом ходить от двери к двери и просить проголосовать за своего кандидата.
Первая выбранная улица жилого района состояла из одинаковых домов на одну семью, отделенных общей стеной от соседей, с подрезанной живой изгородью, ограничивающей палисадник, и с бетонной дорожкой, ведущей к крепко запертому гаражу. На некоторых окнах, смотревших на улицу, виднелись приклеенные плакатики, кратко объявлявшие "БЕТЬЮН". На этой территории он поработил раньше нас.
– По дороге идет волна от "плавающих избирателей", – с редким для него юмором объявил Мер-вин. – Посмотрим, сможем ли мы повернуть прилив в нашу сторону.
Показав мне, где остановить машину, он освободился от ремня безопасности и, выйдя на улицу, через раскатистый мегафон стал призывать невидимых обитателей голосовать за ДЖУЛИАРДА, ДЖУЛИАРДА, ДЖУЛИАРДА.
Мне показалось странным, что моя фамилия ударяется и отскакивает от фасадов домов. Но сам кандидат кивал головой и одобрительно улыбался. Вслед за Мервином из машины вышли Фейт и Лаванда с кипой листовок, где "ДЖУЛИАРД" было напечатано чуть крупнее, чем "БЕТЬЮН". Каждая выбрала одну сторону улицы, и они начали звонить в парадные двери и стучать молотками, и там, где не получали ответа, всовывали листовку в отверстие для писем.
Если дверь открывалась, они улыбались и показывали на "рейнджровер".
Отец выбирался из машины, отважно ковылял по садовой дорожке и устраивал очередное представление. Бесспорно, выглядело оно потрясающе. На самой малой скорости я полз по улице, а отец безропотно тащился к очередной дорожке. Мервин энергичнее кричал в мегафон, Лаванда и Фейт не потратили зря ни одной листовки. Следом за нами катилась волна дружелюбия и досталось несколько "ДЖУЛИАРДОВ", наклеенных на окна. К концу улицы меня одолевала смертельная скука, но Лаванда и Фейт вроде бы наслаждались своей тактикой убеждения избирателей и считали, что на этой улице победа осталась на их стороне.
Сделав еще два длинных заплыва по пригороду (во время которых по меньшей мере один ребенок получил поцелуй кандидата), мы сделали передышку, чтобы перекусить сандвичем в пабе.
– Когда тебя приглашают войти в дом, – учил меня отец (он сегодня утром получил пять или шесть таких приглашений), – ты входишь в гостиную и восклицаешь: "Ох, какая симпатичная комната!", даже если, по-твоему, она безобразна.
Лаванда, Фейт и Мервин кивали головами.
– Это цинизм, – заметил я.
– Тебе еще многому надо учиться.
Мы сидели у окна. Я смотрел на "рейнджровер", припаркованный на открытом месте, и думал, что сегодня утром так или иначе я и правда многому научился. И то, чему я научился, наверно, спасло нас от дорожных неприятностей.
– Об этом мы поговорим позже, – беззаботно произнес отец, будто читая мои мысли. Но только когда мы переоделись, чтобы идти в городскую ратушу на дебаты, он вернулся к разговору, который вел с Фостером Фордэмом.
К тому времени я убедил Мервина найти гараж с надежным замком, чтобы там по ночам стоял "рейнджровер".
– Мальчик говорит дело, Мервин, – мягко поддержал нечаянного сына мой родитель. – Так будет спокойнее нам всем. И к тому же никакого вреда, если мы сбережем его от воров. – Машина принадлежала отцу, а не партии, и он имел право поступать по-своему.
– Фостер Фордэм сомневался, все ли ты понял, – начал отец, продираясь расческой через свои курчавые волосы, а они оставались такими же, как и были. – Он удивлен, что ты не задавал ему вопросов.
– Терри, механик, задавал. Фордэм не отвечал.
– Так к какому выводу в этой истории ты пришел?
– М-м-м... если бы ты или я, или любой другой вел машину в Куиндл, очень похоже, что произошла бы авария. Во всяком случае, я так думаю.
– Продолжай, – тихо проговорил отец, откладывая расческу.
– Я уверен, что пуля, которая вчера пролетела так близко от нас, была нацелена в тебя. Даже если бы она не убила тебя, то тяжелое ранение остановило бы твою избирательную кампанию. Но весь город мог видеть, что ты всего лишь вывихнул лодыжку. Так что, если кто-то искал другой способ поставить тебе палки в колеса, то он вряд ли упустил бы "рейнджровер", явно твой, для привлечения внимания разрисованный серебром и золотом и всю ночь стоявший без охраны возле штаб-квартиры.
– Да.
– Когда я ходил на уроки вождения, главным образом во время пасхальных каникул, я прочел много автомобильных журналов.
– А я думал, что ты собираешься повторить материал, чтобы получить "А" на вступительных экзаменах в университет.
– М-м-м... Еще я работал с лошадьми сэра Вивиана. Я имею в виду, что мог мысленно заниматься алгеброй. Мне только надо быть уверенным, что я понимаю все экзаменационные вопросы. А это я уже проверил раньше, в прошлом году. Не подумай, что у меня высокое самомнение. Чего нет, того нет. Я просто имею в виду, что у меня было много времени для умственной работы, поэтому я и читал журналы о моторах. Я не знал, что у тебя "рейнджровер", но читал и о них. Об их устройствах против воров. Твой "рейнджровер" спокойно провел ночь на автомобильной стоянке. Ключ, чтобы утихомирить вой сигнализации, есть только у тебя. И получается, что человеку, задумавшему что-то испортить в машине, придется это сделать снаружи... или внизу... Голос упал, потому что я почувствовал себя в глупом положении. Но отец махнул рукой, чтобы я продолжал.