– Зачем ты это сделал? – спросил я, стараясь говорить как взрослый, а не как обиженный ребенок. Мне это не удалось.
– Сделал что?
– Добился, чтобы меня вытурили.
– Ах.
Он подошел к двойной стеклянной балконной двери и распахнул ее, впустив живительный воздух побережья и звонкие голоса с пляжа. Отец с минуту молча постоял, глубоко вдыхая запахи моря. Потом, словно приняв решение, решительно закрыл двери и обернулся ко мне.
– У меня есть для тебя предложение, – сказал он.
– Какое?
– Придется долго объяснять. – Он поднял трубку и позвонил в офис обслуживания номеров. Хотя время завтрака официально закончилось час назад, он распорядился немедленно принести поднос с хлопьями, молоком, горячими тостами, поджаренным беконом с помидорами и грибами, яблоко, банан и чайник с чаем.
– И не спорь, – заметил он, кладя трубку. – У тебя такой вид, будто ты неделю не ел.
– Это ты сказал сэру Вивиану, что я нюхаю наркотики? – не отступал я.
– Нет, я не говорил. А ты нюхаешь?
– Нет.
Мы смотрели друг на друга, два, в сущности, чужих человека. Но в то же время связанные такими тесными узами, какие возможны только генетически.
Я жил по его указке. Он выбирал учебные заведения. Он определил, что я должен учиться верховой езде, скоростному спуску на лыжах и стрельбе. Он издали финансировал мое предпочтение именно к этим занятиям. И никогда не присылал мне билеты на музыкальные фестивали, в "Ковент-Гарден" или в "Ла Скала", потому что у него не вызывало восторга такое времяпрепровождение.
Я был его произведением, как и многие другие сыновья, которые до двадцати лет остаются произведениями своих отцов. Я впитал его строгое чувство чести. Ясное видение того, что правильно и что неправильно. И непреклонное убеждение, что в постыдных поступках следует признаваться и за них расплачиваться. Но не скрывать их и не лгать. Четверо моих старших кузенов, а фактически братьев, сочувственно говорили, как трудно мне будет следовать его правилам.
– Садись, – сказал он.
В комнате было тепло. Я снял пеструю куртку на "молнии" и положил на пол рядом со шлемом. Потом сел в легкое кресло, на которое он указал.
– Я участвую в дополнительных выборах в Хупуэстерне, – начал он, как кандидат. На место члена парламента, который умер.
– М-м-м... – Я моргнул, до меня не сразу дошли его слова.
– Ты слышал, что я сказал?
– Ты имеешь в виду, что включился в предвыборную гонку?
– Твой американский друг Чак сказал бы, что я включился в предвыборную гонку. Но в Англии говорят, что я выставил свою кандидатуру на место в парламенте.
Я не знал, как полагается реагировать в таких случаях: "Прекрасно!", "Ужасно!", "Зачем?"
– Выставил кандидатуру? – недоуменно повторил я.
– Это место при незначительном перевесе голосов переходит от одной партии к другой. Его называют переходящим местом. Исход выборов неясен.
Я рассеянно обвел взглядом безликую гостиную. Он с едва заметным нетерпением ждал.
– Какое предложение? – повторил я.
– Да, теперь... – Его словно отпустило, и он расслабился. – Вивиан Дэрридж говорил с тобой грубо?
– Да.
– Обвинил тебя в употреблении наркотиков... Это его собственное изобретение.
– Но зачем? – в который раз недоуменно повторил я. – Если он не хотел, чтобы я помогал как любитель на тренировках, почему бы просто не сказать об этом?
– Он говорил мне, что ты никогда не поднимешься выше жокея-любителя средней руки. Никогда не будешь первоклассным жокеем-профессионалом. Твоя работа в его конюшне – пустая трата времени.
Я не хотел верить. Поверить в такое – невыносимо.
– Но мне это нравится, – неуверенно запротестовал я.
– Правильно. Но если ты честно заглянешь в себя, то признаешь, что в настоящий момент всего лишь приятно транжирить время – для тебя мало.
– Я не ты, – возразил я. – У меня нет твоей... твоей...
– Напористости? – предположил он. Я подумал, что это слабо сказано, но кивнул.
– Для того, что я задумал, мне вполне достаточно твоего ума и... м-м-м... отваги...
Если он собирался польстить мне, то, конечно, преуспел в этом. Немного молодых людей пропустит мимо ушей такую оценку.
– Отец... – начал я.
– По-моему, мы договорились, что ты будешь называть меня "папа".
В школе на собраниях, где встречались родители, учителя и ученики, он настаивал, чтобы я называл его "папа". Я так и делал. Но в уме он всегда оставался для меня "отцом", официально властвующим и контролирующим.
– Что я должен делать? – спросил я. Он по-прежнему не давал прямого ответа. Рассеянно посмотрел в окно, потом на мою куртку, лежавшую на полу.
Затем начал постукивать ногтями и напомнил мне сэра Вивиана.
– Я хочу, чтобы ты учился в университете Эксетера, куда ты уже принят.
– Ох! – Я постарался не показать ни удивления, ни раздражения, которые переполняли меня. А он продолжал так, будто я сейчас пущусь в длинную громогласную речь.
– Ведь ты хочешь взять "окно на год", так?
"Окном на год" назывался модный в последние годы перерыв в учебе между школой и университетом. Его высоко ценили и хвалили как период, необходимый для взросления и накопления жизненного опыта перед тем, как выбрать академическую карьеру. За "окно на год" высказывались многие, против почти никто.
– Но ты же согласился, что мне нужно "окно на год"? – напомнил я.