Проводник остановился, и Клюев, шедший вслед за ним, сделал то же — за долю секунды до того, как остановился впереди идущий.
Проводник указал рукой вперед и чуть влево, в сторону моря. Клюев кивнул. Потом он похлопал проводника по плечу, тот прошел мимо него в хвост отряда и растворился в темноте.
Теперь-то все начинается. Стоит чуть зазеваться, «прощелкать хлебалом», как бесхитростно, но удивительно точно определяет это состояние фольклор, и можно, пойдя за шерстью, вернуться стриженным: люди, находящиеся неподалеку, тоже великолепно обучены подкрадываться бесшумно, убирать с помощью любого оружия и без оного, безошибочно находить в темноте врага — по запаху, по едва различимому шороху, еще каким-то непонятным чувством определять его присутствие. Постоянная опасность чувства обостряет. Клюев знал, что никакими тренировками в обычной, сытой и спокойной жизни нельзя довести нервы и мышцы до состояния, позволяющего выживать на грани «или-или». Много сотен лет назад условия существования человека были менее комфортными, они заставляли его выкладываться чуть ли не на каждую минуту, чуть ли не на каждом шагу. Иначе выжить было невозможно. Таким образом, Клюев считал, что он живет естественной, нормальной жизнью, а подавляющее большинство так называемого цивилизованного человечества совершает глумление над своей природой, погрязая в неподвижности, лени, вялости.
То, что они подошли к лагерю, Клюев определил еще через две-три сотни шагов. Запах дыма, приглушенные голоса, которые он, может быть, и не слышал еще, но непонятно нечему догадывался, что голоса эти звучат. Наконец, и огонек мелькнул.
Клюев криво улыбнулся. Сам себе. Улыбаться своим спутникам не имело смысла: лицо его покрыто черной краской, оно совершенно неразличимо в темноте. Это во-первых. А во-вторых, сейчас вся группа настолько чувствовала действия друг друга без помощи жестов, звуков или еще каких-либо видимых и слышимых сигналов, что всех ее членов можно было уподобить китам в океане, общающимся с помощью ультразвука.
А улыбался Клюев по той причине, что вспомнил Олд Шаттерхенда. Верную Руку, или, точнее, Сокрушающую Руку. Уж тот-то в подобной ситуации наделал бы дел. Другу всех североамериканских индейцев ничего не стоило прокрасться через весь лагерь, заполненный десятками команчей, чутких в большей степени, чем животные, забраться в вигвам вождя, «отключить» его, а потом еще и выбраться незамеченным. Бесконечно давно читал Клюев эти книжки: с «ятями», с непривычно расставленными твердыми знаками. Вот такая библиотека сохранилась у его бабки, которую звали почти, как и его — Евгенией.
Шутки шутками, но ведь и ему предстоит сделать практически то же самое. И не томагавки, не луки со стрелами на вооружении у парней в лагере, не лошади ржанием предупредят их о подходе неприятеля. Может быть, сидит сейчас метрах в десяти впереди в засаде какой-нибудь джигит и спокойно созерцает незваных гостей в прибор ночного видения.
Но у гостей у самих приборы имеются. Стоит поднести эту штуку к глазу, как стволы, хвоя, листва, валуны, все приобретает непривычную, «лунносветную» окраску. Ага, вот и дозорный, да не один к тому же. Сидят часовые боком к Клюеву, изучают склон горы. Ничего вы там не высмотрите, чудаки! А все же повезло, могли на «секрет» наткнуться, совсем на подходе к нему оказались. Пасха сегодня, должно было повезти!
Белые начинают и выигрывают. Вот сидят в темноте часовые кавказских чиппавеев, команчей, апачей. Нет, не апачей. Апач — Тенгиз, если уж параллели по Карлу Маю продолжать. Тенгиз — друг Клюева. Виннету — друг Шаттерхенда. Клюев опять улыбнулся сам себе в темноте.
Внезапно он насторожился: кто-то шел по тропинке вверх, шел со стороны лагеря, шел по направлению к ним. Ага, вот появился силуэт. За ним второй, третий... То, что их больше трех, Клюев сразу определил, не смог только сосчитать, сколько же именно: передние закрывали сзади идущих. Гуськом шли, шаг за шагом. Если даже по широкому большаку идти будут, все так же продолжат ступать — шаг в шаг, след в след.
Везение номер два. Простое пасхальное чудо. Далеко ли собрались, джигиты? В хорошее время идете, в полночь, Часов в пять светать начнет. При свете диверсанту делать нечего, ему отсиживаться надо. Значит, два часа туда, два обратно, или что-то около этого. Может быть они здесь, в лагере, слышали рокот вертолета? Исключено — до места посадки километров пятнадцать, никак не меньше, да еще речек много вниз по склонам течет, звуковой фон все что угодно скроет. Разрыв гранаты в нескольких сотнях метров можно различить, это верно, но вертолет в десятке километров — нет. И все-таки... Мало ли каким образом можно засечь вертолет и передать сообщение в лагерь.