— Он не хочет, чтобы ты уехал и забрал Будущее Сары, — засмеялся Джим. — Удивительно, что он не назвал тебя горлопаном и скандалистом!
Пришло письмо и от моего куратора в университете.
«Дорогой Бенедикт, здесь в конверте фотокопия характеристики, которую я послал в организацию „Уэдербис“, вроде бы она называется так, и, по-моему, имеет какое-то отношение к скачкам лошадей». Его рекомендация звучала так: «Бенедикт Джулиард достиг похвального, хотя и не блестящего, уровня в математике и бухгалтерском деле. В течение трех лет в университете он принимал очень ограниченное участие в студенческой деятельности. Создавалось впечатление, что он интересуется исключительно лошадьми. Негативных сведений о его характере и поведении нет». Черт, подумал я. Ну и ладно. К своему величайшему удивлению, я также получил письмо от сэра Вивиана Дэрриджа.
"Мой дорогой Бенедикт, в прошедшие три года я с удовольствием видел, что у вас есть возможность успешно участвовать в скачках как любителю на лошади вашего отца Будущее Сары. Уверен, он рассказал вам, что воспользовался моей помощью, чтобы донести до вас факт: вы не так скроены, чтобы занять в списке лучших жокеев-стиплеров одно из трех высших мест. Оглядываясь назад, я вижу, что был без необходимости жесток, обвинив вас в приеме наркотиков. Хотя я прекрасно знал, что человек с таким характером, как у вас, этого делать не будет. Но в то утро мне казалось — о чем я сожалею, — что это единственное обвинение, которое глубоко обидит вас и оттолкнет от мира скачек. И тогда вам придется выполнить желание отца, то есть поступить в университет.
На днях я услышал от друга из «Уэдербис», что вы обратились к ним и хотите получить там работу. Посылаю фотокопию письма, которое я им написал.
Надеюсь, оно хоть немного сгладит происшедшее между нами.
Искренне ваш Вивиан Дэрридж"
В письме он написал: «Тому, кого это может интересовать. Бенедикт Джулиард в возрасте шестнадцати и семнадцати лет работал с моими лошадьми как жокей-любитель. Я считаю, что он заслуживает полного доверия во всех отношениях, и готов дать безусловное подтверждение его пригодности к любой работе, на которую он претендует». Я сел, страницы дрожали у меня в руках.
Вивиан Дэрридж был последним человеком, к кому бы я обратился с просьбой подсадить меня.
Я рассеянно искал безопасное место, где спрятать свидетельство о рождении, чтобы не потерять, когда буду переезжать с квартиры на квартиру.
Свадебную фотографию я не потеряю, это точно. И я решил положить свидетельство о рождении в рамку за снимком отца и Полли. И когда пришло удивительное письмо Вивиана Дэрриджа, я сложил страницы и тоже положил его в рамку.
Три дня спустя почта принесла письмо в конверте с эмблемой «Уэдербис»: миниатюра с картины Джорджа Стаббса — жеребец, стоящий под дубом.
Я малодушно боялся его распечатать. Оно, наверно, начинается: «Мы сожалеем...» Ладно, надо смотреть фактам в лицо. Я открыл конверт. Письмо начиналось: "Мы с удовольствием... " С удовольствием.
— Правда, что ты получил работу в «Уэдербис»? — позвонил вечером отец.
— Да. Откуда ты знаешь?
— Почему ты не попросил меня помочь?
— Как-то не подумал.
— Бен, ты приводишь меня в отчаяние. — Голос звучал необычно раздраженно, но в отчаянии он не был.
Отец объяснил, что за обедом в Сити беседовал с одним из кузенов семьи Уэдербис, и тот рассказал обо мне. Паутина сведений при болтовне в Сити далеко превосходит Интернет.
Я спросил, можно ли вывезти Будущее Сары из Девона.
— Я найду тренера.
— Спасибо.
Спенсер Сталлуорти ворчал. Джим пожимал плечами: жизнь никогда не стоит на месте. Поблагодарив, я расстался с ними и повез моего гнедого друга в новый дом.
В «Уэдербис» меня определили в отдел операций со скачками, который занимался заявками, скакунами, весом, наездниками, перевозками. Короче, всеми деталями каждой скачки в Британии, производя ежедневно до тысячи трансакций, а в особенно деловые дни до трех тысяч.
Это происходило с компьютерной скоростью, только легкое свечение экранов падало на столы и плоскость пола. И кругом спокойная тишина, так поразившая меня при первом визите. Всего несколько дней назад мне исполнился двадцать один год. И я предполагал, что моя молодость, наверно, поставит меня в невыгодное положение. Но вскоре я обнаружил, что молод весь персонал. И всем нравится то, что они делают. Через месяц я уже не мог представить себя работающим где-то в другом месте.
И еще, очень часто мелькало мое имя. И потому, что я участвовал в скачках. И потому, что за соседней дверью находился отдел администрации скачек, который имел дело со сведениями о владельцах и жокеях. И стало своего рода расхожей шуткой: «Эй, Джулиард, если ты в Фонтуэлле участвуешь с этим конягой, то твой вес добавит ему семь фунтов пенальти!» или «Эй, Джулиард, в Ледло у тебя опять будет лишний вес. Не налегай на сливовый пудинг!»
Будущее Сары, насколько я мог судить, радовался смене мягкого воздуха Девона на резкие ветры северных графств. Он все еще приветствовал мое утреннее появление долгим покачиванием головы и шумным выдыханием воздуха из своих широких ноздрей. И вроде бы он считал нормальным, что я обнимаю его за шею и шепчу ему, что он классный парень. По-моему, он и сам так думал.
Люди, которые утверждают, что не может сплавиться сознание животного и человека, наверно, намеренно вводят себя в заблуждение. После нескольких лет, когда мы вместе переживали интимное ощущение скорости, гнедой и я пришли почти к такому братству, какое в идеале возникает между особями разных видов.
Однажды в субботу, примерно через год после того, как я начал работать в «Уэдербис», мы с гнедым встали на старт в Таусестере. Обычный заезд стипль-чеза на три мили. Неприметные цвета, серый с золотом, которые показывали, что лошадь принадлежит отцу. Почти невидимый мелкий дождь.
Потом говорили, что на трибунах вроде бы никто ясно не видел, что же произошло. С моей точки зрения, мы чисто и продуманно подошли к взятию очередного препятствия — большого темного открытого рва с забором, который поднимался по склону холма, дальше шла прямая дорожка. В нас врезалась и опрокинулась другая лошадь. Ее толчок полностью лишил моего коня равновесия. В прошлые годы он несколько раз преодолевал такое препятствие и чувствовал себя здесь специалистом. Ни он, ни я не ожидали катастрофы. Но тут его ноги разъехались в стороны. Он тяжело рухнул в кучу обломков, сбросив меня через голову вперед. Я приземлился в такой скрюченной позе, которая тотчас сказала, что у меня перелом кости. Хотя я еще и не знал какой. Я лишь услышал, как она треснула. Я быстро откатился в сторону, пряча под себя голову, чтобы защититься от копыт мчавшихся за нами скакунов. Остальные участники заезда, полутонные лошади, с грохотом проносились над моей головой. А я, встревоженный, затаив дыхание, лежал на скользкой траве, чувствуя кровь во рту и в носу. Наверно, хорошо, что во время неконтролируемого падения я потерял защитные очки.
Шум соревнования умчался вперед к следующему препятствию. Два скакуна и два жокея остались в стороне. Лошадь, которая врезалась в Будущее Сары, встала на дрожавшие ноги и, словно во сне, побрела по полю. Не усидевший на ней жокей нагнулся ко мне.