— Ты отлично знаешь, что я смогла бы угомонить этого урода, но не дал мне это сделать. Просто Аделаиды стоило опасаться, Грегори, — бросила без единой эмоции.
Хозяин мягко оскалился. Упрощенная версия его стабильного оскала. Подхватил меня за талию и притянул к себе. Это скоро закончится, знаю.
— Моя красивая, строптивая шлюшка, — прохрипел, касаясь губ. Руки крепко стискивали талию и не давали совершить вдох. — Ты более эмоциональна, чем кажешься, зайчонок, — касаясь шеи, мужчина проводит по ней языком. — И я отлично осведомлен, что кое-кто спускается вниз и помогает моему цирку уродов, дорогая. Приглушает боль, внушает идеи о лучшем мире, кто бы это мог быть? — меня поцеловали. Сопротивляться нельзя, лишь расслабляюсь, зная, что Грегори скоро закончит. — Равнодушная дрянь, — усмехнулся он, отстраняясь. Ему подобное не нравилось, поэтому мужчина обычно меня не трогал. — Но ты им помогаешь, Сильвия, не просто так, верно?
— Их боль бесит, — холодно произношу, даже не протирая губы. Плевать. — Не дает спать, и потому я…
— Лги, если тебе так удобно, — миролюбиво соглашается Грегори, поглаживая мой зад. Сосредоточенно рассматривает припухшие губы и только после, наконец, отходит. — Может, снова подложить тебя под Даниэля, моя дорогая?
Внутреннее травоядное раззадоривается, сжимаясь от подобия страха. Я редко что-то чувствовала, но все слетало при виде нескольких людей, и одним из них был он…
— Ты грамотно сторговалась, Сильвия, умница. Мы же хотим денег и больше власти, а с тобой и Даниэлем скоро у меня станет немерено.
Утопист. Он умел идти четко к своей цели, и удивительно, что при всех своих возможностях он еще не стал самим императором, был ли у представителей высокопоставленной семейки какой-то секрет?
— Пройдусь пешком, — сказала, заметив второй экипаж.
— Как хочешь, — отмахнулись, садясь в карету.
После этого телохранители Грегори сели на своих жеребцов и последовали за хозяином. Такие же рабы, силу ошейников я ощущала отчетливо — в основе рабских артефактов лежала магия земли, которой у меня было немного.
Из лесных территорий, полностью принадлежавших богатым слоям, я опять выходила в пекло, по описанию напоминающее ад, в который так любили верить на немагических территориях. Жара била с беспощадностью пустынного ветра, пыль, поднимавшаяся из-за топота лошадей и верблюдов многочисленных всадников, так и норовила залезть в рот, пришлось прикрыть лицо шарфом, взятым мной предусмотрительно. Отсюда пустая улица Шелковая с закрытыми магазинами, где торговали вещами не для простого люда, вливалась в городскую площадь, мощенную тяжелым и древним камнем серого цвета.
В это время народ предпочитал сидеть дома, кроме торговцев, в тенях обмахивающихся опахалами, и рабов, медленно проходящих между рядов, держа паланкины, в которых сидели аристократы. Не люблю города. Ненавижу, точнее. В них много людей, у людей много мыслей, которые они ежесекундно извергают. Боль. В Катаре больше всего именно ее. Боли, уничтожающей тело, боли, сводящей с ума, боли, являющейся накидкой практически каждого жителя.
Уселась на скамью, выдыхая и пытаясь прийти в себя посредством отстранения от чужих мыслей. Солнце палило, зато действовало лучше вина, думать о чем-то, кроме жары, я оказалась неспособна. Интересно, выживают ли красивые цветы в такую жару? Посмотрела на камень и ухмыльнулась. Мне нравилось иногда так играться, выращивая жизнь там, где ее по идее не должно было быть. Пара махинаций, и по камню пронеслась небольшая трещинка, через которую, выбиваясь к самой жизни, показался одуванчик. Желтый и яркий, как катарское солнце.
— Магичка! — воскликнул какой-то дядька с восторгом.
«Исчезни», — приказала мысленно, даже не отвлекаясь от засаживания целого поля наглых одуванов, посмевших разрушать столь древний настил. Мужик испарился. Спустя долгое время осознала, что пора прекращать, иначе перепекусь. Привстала, не без удовольствия рассматривая небольшое желтое поле, прикрывшее землю и дающее ощущение свежести. Настроение стремительно поднималось, моя стихия, видно, влияла и на желания, ведь любовь к природе ничем иным я объяснить не могла, она не исчезла с другими чувствами.