Серая стая исчезала в кустах прилесья, белая застыла, словно чего-то ждали. И тут до меня дошло — эти поздоровее обычных полярных будут! И бой им вожак дал не в лесу, неподалеку от логова, а у кромки леса. И молодняка тут нет — только матерые волки! Значит, знал на что шел. Видать на смерть биться собирался. А теперь что?
Хруст ветки, выдал серого. Я стремительно повернулся, боль в плече отдалась в позвоночник, едва не зажмурился. А волк стоял. Глаза желтые смотрят пристально. На шее рваная рана, не глубокая, кровь уже остановилась. Переднюю лапу поджимает — эк потрепали тебя, серый. Да мне, видать, добить придется, иначе кинешься. У нас с тобой свои счеты — не простишь гибель своей волчицы. Не простишь. Ты ее труп выволок под пулями, потом почитай неделю выл по ночам, до костей вой пробирал. Уж шесть лет миновало, а другой волчицы нет у тебя, серый.
Вожак шагнул ко мне. Вскинул двустволку, демонстративно прицелился прямо в морду. Ты мне вражина, вожак. Кинешься — убью, жалеть не буду. Своя жизнь она дороже, волк. Уж прости за волчицу твою, сам любил и потерял, знаю, что чувствуешь, но коли шагнешь еще — пристрелю.
Серый остановился.
Потом и вовсе лег. Дышит тяжело, а морду отвернул в сторону реки, мол — смотри мужик, беда идет. Да что беда, уже понял. Да и тебе, серый, доверия нет. Осторожно отхожу, так чтоб дерево прикрыло, коли бросится вожак. Только маневр завершить не успел. Прорезая тишину, установившуюся после выстрела, раздался звук горна. Трубили с трех сторон. Трое и вышли из леса на противоположной стороне реки. Волосы белые, глаза красные, одеты в белые шкуры, да штаны тоже со снегом сливаются — маги-оборотни! Охохохоньки! Семь лет не видать тут было и живой души, а вот оно, явление!
— За молодняком твоим пришли, — произнес и сам вздрогнул от звука голоса.
Своего голоса. Давно же я себя не слыхал. Давно… почитай семь лет.
— За молодняком, — хриплый у меня голос, страшный. Звук его не привычный. Да не обо мне речь сейчас.
А вожак-то знал. От того и привел матерых. Этот костьми поляжет, а своего не отдаст. И тут вспомнилось мне, что ранее эти лесные с другой стаей за территорию воевали. Те буроватые были, с гор спускались. Да с весны не видать их было, зато в лесной стае волков прибавилось — бурых. Бросил взгляд на вожака. Да, недооценил я тебя, дружок. Видать эти прошлой зимой ту стаю и порешили, а ты беженцев принял. И ведь не загрыз, а в семью взял. Значит, ведал, что и за тобой придут. Ох, серый, а теперича и меня втравил в историю.
Оборотни спустились к реке. Шли уверенно, выстрела в спину не опасались — этих пуля не берет, а из серебра у меня только нож, что носил скорее по привычке. Да и стрелять сейчас поостерегся — маги траекторию полета пули отследят мгновенно. Тут-то меня и накроют, прямо у этого дерева.
— Отходить надо, дружок, — я отступил назад, — отходить. Эх, втравил ты меня в историю.
Вожак вскинул голову, посмотрел сурово, пристально.
— Прости, друг, тут я не помощник. Прости, серый.
А стыдно вдруг стало, словно я трусливый пес хвост поджал. Смотрю на волка — перед зверем лесным и вдруг стыдно. Да что тут поделаешь? Этих порешить я не смогу. Никак. Этих пуля не берет, а в схватке я им не ровня. Прости, друг. Это не моя война, костьми лечь за твою стаю я не хочу. Прости. Волк продолжал смотреть. Внимательно. Буд-то просит.
— Не справлюсь я, серый, — шептал хрипло, всовывая самострел за пояс, — волков перестрелять дело одно, да и осталось их двадцать пять, не более, а маги-оборотни это другое, самому не совладать. Прости.
Хотел уйти. Вожак поднялся, с трудом, но поднялся, заступил дорогу, зарычал. Клыки ощерил белые, острые. Да что я сделать-то могу, волк?
Внизу на реке послышался говор. Язык был мне знаком, но понимал отрывками. То, что тут стреляли, это оборотни сообразили сразу. Проследили откуда и дали приказ найти. Отчетливо услышал, как ломаются ветки под лапами тяжелых полярных волков. Уходить надо. Да что там уходить — бежать! Бежать что есть сил, да еще и отстреливаться на ходу, а затем в схрон, не иначе.
— Бежать надо, — зашептал я волку, — бежать!
Рычит. Стоит на пути и рычит. Эх, серый. Пропадем оба! А у меня в печи похлебка томится. Силки проверить надобно. И жить охота, серый, так жить охота!
Шорох! Справа. Вскинул двустволку, выстрелил не прицеливаясь. Боль стрельнула в плече, уколола в позвоночник. Едва сам не зарычал. Но попал, хруст ломаемых телом сухих веток ковыля был тому доказательством. Снова шорох! Эх, серый, подставился я под удар! И позволяя врагу прикрывать спину, встал на одно колено, приладил рогатину, вставил двустволку. Поехали! Белые тени мчались на меня отовсюду, пугая красными глазами настоящих альбиносов и расцветая алыми цветами падали на снег. Прицелился — выстрел. И уже девять трупов среди заснеженных кустов. Прицелился — выстрел. Двенадцать. За моей спиной раздался вой. Обернуться не мог, продолжая отстрел полярных. Прицелился — выстрел. Прицелился — выстрел. Прицелился — выстрел. До автоматизма доведенный маневр. И глаз цепляется за каждое движение, чтобы произвести привычный порядок действий: прицелился — выстрел.