Каждый день мы воспроизводим целое, лишающее нас понимания его цельности. Мы все осознаём, что господствующее над нами «целое» существует только потому, что мы воспроизводим его, но все также думают, что оно находится вне нашей достижимости, потому что наше мы расслаивается как раз в тот момент, когда мы воспроизводим это целое. Остаётся лишь неразличимое множество эго, самоутверждающихся через потребление, и причём в лучшем случае им удаётся повелевать своим индивидуальным телом и своей частной жизнью, с тем, чтобы не превратиться в нас, способных изменить курс истории.
Утрата целостности, как писал Лукач в 1923-м. Одинокая толпа, как это определяла социология в 1960-х. Импульс от сентябрьской атаки ухудшает наше коллективное несуществование, поскольку обращает нас в ничто, служит грустным напоминанием о нашей бесплотности. Но не он создаёт эту ситуацию, он лишь играет на ней. В сфере товара и зарплаты, страх является социальным отношением. Это заявление покажется чрезмерным только тем, кто не видит связи между миром, описанным в «Процессе» Кафки, нашей повседневной жизнью и концлагерями.
Современный наёмный работник может быть классово сознательным и воспринимать общество как состоящее из «рабочих против боссов», но он сомневается, что может изменить то, что создаёт эту дуальность и противоречия. Он отказался от всех иллюзий кроме одной: он верит, что им всегда будут управлять неуправляемые им силы.
Фигура террориста наделяет лицом это недостижимую неизвестность и в свою очередь призывает её противоположность: щит, который будет защищать нас от дикого террора. У щита есть имя: государство. Простому человеку может очень сильно не нравиться Буш, но всё же Буш для него лучше, чем бин Ладен.
Низкая интенсивность классовой борьбы порождает пассивность и помогает переваривать быстро устаревающий эмоциональный шок. Не удивительно, что внушительная часть т.н. цивилизованного мира так быстро объединилась на руинах одного из своих символов.
В 1970-м, когда в Индокитае убивали зелёных беретов, их битвы и смерть вели к критике американских политики и образа жизни. В наши дни, американским трупам удаётся заработать поддержку для США, хотя и кратковременную. Социальная критика давно претерпевает спад, будучи репрессируемой, затопляемой собственными противоречиями, интегрируемой. В 2001-м, США здесь, в Западной Европе и Японии, так же как в Сан Пауло и Сеуле.
Американизация принесла американизм вместе с перекрещивающимися виадуками и оптоволоконным кабелем. Враждебность к дяде Сэму повсеместна, но часто упрекает его за то, что он не соблюдает собственные ценности, не оставляя места для народной демократии, не расширяя потребительское общество, не поддерживая отдельную идентичность, не освобождая человечество через технологию.
Что же касается капиталистов, которые не могут понять насколько далеко они заходят в реструктуризации, которая началась в конце 1970-х, то они действуют так, будто главное ограничение (или даже угроза) для их исторической модели вышла из прошлого. Терроризм — это название для того, что нельзя понять.
Террорист — это идеальный враг государства: он оправдывает всё, аресты, обыски, цензуру, даже десантников с боевыми винтовками, расхаживающих по парижскому метро. Против убийц, исключенных из человечества, всё законно.
Мир любит катастрофы. [2] Благодаря им, центральная власть может притворяться незаменимой (а она в какой-то мере таковой и является). Но можно также говорить, что причиной катастроф были экстремисты и фанатики, иными словами, тем, что есть «плохого» в человеческой природе.
Корни риторики «Добро или Зло» находятся здесь. Просвещённый европеец любит насмехаться над грубой американской правотой, но европейская политика всё больше и больше вершится во имя Добра. Поскольку демократия и рынок (причём первая смягчает второй) являются якобы наименее неприятными из миров, выборы и решения должны делаться в их рамках. Весь политический спектр разделяет общую веру в социальную и техническую систему, которая постоянно находится под огнём критики, но в то же время считается единственной возможной. Наёмный труд вовсе не так уж приятен, но всё остальное считается намного хуже. Поэтому, если и случается неприятность, то потому что в человеке остаётся нечто плохое, даже извращённое. Либерал определяет свою тёмную сторону как лень и нарушение прав; левак объясняет её как нетерпимость и жадность. Но оба интерпретируют это плохое как результат избытка. Г-жа Тэтчер стала (печально) известной за свою попытку читать мораль бедным. Сейчас становятся известными реформисты за свою борьбу за умеренный, самоограничивающийся капитализм. Теория о «конфликте цивилизаций» Хантингтона реакционна, но не менее существенна, чем чтение морали о замене неограниченных необузданных рынков рынками демократически контролируемыми.
«Нам скучно в городах» (Ситуационистский Интернационал)
После 11 сентября, 2001 г., те же люди, которые порицали небоскрёбы как доказательство ненормального городского планирования, теперь записали Всемирный Торговый Центр в часть человеческого наследия. Неужели они забыли как выходили на демонстрации против Организации той же Торговли?
Мы не будем оплакивать Две Башни. Меньшее, что мы можем сделать — это рассматривать эти соборы из стали и стекла так же как Сан Миньято или Ангкор, одинаково выражающие и человеческое отчуждение, и деятельность. Если готический неф расстраивает революционера XXI века меньше, чем антиклерикального активиста века XVIII-го, то это потому что социальная функция церквей пришла в сильный упадок в Западной Европе (но не в Греции или России, например). То, что происходит внутри зданий на Уолл-стрит, напротив, оставляет сильный отпечаток на наших жизнях. Возведение этих небоскрёбов было более, чем просто удобством из-за стоимости квадратного метра в центре города. Офисные высотные здания являются символами современной власти, а неуклюжая заcтройка пригородов выказывает внешний вертикализм.
Тем не менее, большинство критиков мегаполиса едва может сдержать эмоции при виде Нью Йоркского неба. Мы не наблюдаем за сумерками отражаемыми в стене зеркал, как мы наблюдаем за парадом в Диснейленде. Конфликт между естественным и искусственным имеет значение для человека и потому достаточно «неестественен». Мы можем сделать выбор думать и действовать так, как если бы этот мир во всей его целостности и каждую секунду был негативен: но, если мы сделаем так, мы не поймём как функционирует мир. Ни одна социальная система не может удержаться без сколько-нибудь активного участия, без позитивного (т.e. человеческого) содержания, которое оно способно предоставить. Кровавая критика Манхэттена в сентябре 2001-го не является нашей, конечно же. Убийцы избрали мишенью культурную смесь, мобильность и различия, так что это была атака со смутным отражением будущего в настоящем. И всё же павшие башни напоминают нам о том, что нужна иная критика. Сможем ли мы разрушить много небоскрёбов? Или мы оставим их ржаветь и гнить? Или использовать их по иному назначению? Что бы мы не сохранили, виной этому никогда не будет исключительный вкус к прошлому. У нас не больше уважения к прошлому самому по себе, чем к тотальности всех трудов и мнений.