Кажется, сегодня удачный день - давненько не бывало в трактире столько постояльцев.
- Тора, Хельса, несите вещи, - обратилась Ольга к девушкам, которые всё так же стояли у порога. И хотя она не повысила голоса, всем присутствующим показалось вдруг, что слова прокатились по тесному помещению нижнего этажа, словно гул, так что даже в ушах зазвенело. Которые списали это на духоту, которые на недосып, а кто и посчитал, что вот эта, последняя, кружечка эля, точно была лишней, и засобирался восвояси.
Дама со спутницами не стала заказывать ужин, а сразу отправилась наверх, отдыхать после дороги. Многие бы удивились отдыху, которому придались поднявшиеся в свою комнату женщины. Назвавшаяся Ольгой пропустила внутрь «служанок», вошла следом и заперла дверь. Девушки скинули милые шубки - под ними оказались лёгкие походные доспехи. И пока Ольга раскладывала на столе у окна травы и деревянные резные фигурки, они простукали и подёргали каждую доску в комнатке. Тайников и лазов не обнаружилось, так что одна, не раздеваясь забралась под одеяло и, судя по всему, моментально уснула, вторая тем временем встала у дверей, вытащив из ножен меч.
Ольга расставила фигурки по углам стола и достала из-за пазухи мешочек. Она встряхнула его и сунула руку внутрь. Достала, открыла ладонь и, увидев знаки на маленьких костяных табличках, судорожно вздохнула. Подняла глаза и сказала:
- Отец, мы нашли его! - она повернулась к стоящей на страже девушке - Хельса, переоденься, разведай что к чему, кто тут недавно и с какой целью!
- Да, госпожа! - ответила девушка и начала разоблачаться.
***
Кровь стекала в бадью, окрашивая воду в розовый цвет. С рук, с чёрного, покрытого серебристыми рунами камня, с намокающих на этот раз от воды рукавов, чужая кровь...
Леда замерла на нижней ступени лестницы. Она вцепилась двумя руками в перила и смотрела на мужчину, который сосредоточенно смывал красные пятна с рук и кожаных нарукавников. В её бирюзовых глазах проступила боль, она набухала влагой и проливалась на побледневшее лицо.
- Что...
Мужчина обернулся и выхватил из-за пояса короткий и широкий нож для разделки туш, впрочем, он тут же его опустил.
- А, это ты, Леда...
- Что ты натворил? Чья это кровь?
- Не твоего ума дело. Девчонка пострадала во имя блага.
- Не моего? Ты совсем спятил? Ты, - с еле слышного шёпота девушка перешла на крик - ты что, убил её! Ты...
Мужчина поморщился и посмотрел наверх, однако ни одна из дверей спальных комнат не пошевелилась, ни одна доска не скрипнула.
- Заткнись!.. Твоё дело играть на арфе и петь! С этого момента чтобы больше слова от тебя слышно не было. Поняла меня, женщина? Только песни! А сейчас уйди с моих глаз!
Девушка несколько раз открыла рот, порываясь что-то сказать, но вместо этого слёзы только брызнули сильнее. Она прикрыла лицо руками и убежала наверх.
Леда вернулась в зал только вечером, когда тот заполнился гостями. Покрытое пятнами нервного румянца лицо было умиротворено, слёзы не оставили следов на щеках, только покрасневшие глаза могли бы сказать о том, что еще недавно истекали слезами. Но ничего этого нельзя было разглядеть под глубоким капюшоном её плаща.
По лестнице, легко перебирая ногами ступени, спустился человек. Капюшон укрывал лицо до середины, плащ опускался ниже ступней так, что кожаный подбой волочился позади, оставляя широкую полосу в опилках, устилающих дощатый пол. Человек подошёл к камину и повернулся к сидящим в зале, придержав рукой покачнувшуюся увесистую арфу на плече. Инструмент заслуживал отдельных слов. Покрытый причудливой резьбой, он напоминал корабельную ростру настолько, что натянутые струны казались излишеством. Тёмно-вишнёвое дерево, покрытое лаком или отполированное до блеска прикосновением ладоней музыканта, отблескивало в свете каминного огня.
Бард словно в раздумьях пробежался длинными тонкими пальцами по струнам, не извлекая звуков, а затем откинул капюшон плаща и оказался девушкой. Длинные волосы волной плеснули из-под капюшона, укрыв бледную шею плотной пеленой цвета побежалой стали[2].
Девушка-бард вошла настолько тихо, что её заметили лишь в ту секунду, когда она, перестав беззвучно ласкать струны, запела. Её голос заставил стихнуть все разговоры в зале.
Ни земли, ни воды, ничего... Замела метлой белый свет пыль... И страшится теперь одного - Как не стала бы небылью быль.
Кто грядет за пургой из обители молний,
Тот единственный мог бы проникнуть за край.
Так гряди из-за гор, из-за гневного моря,
И у этого мира её забирай, и навеки её забирай.
Смолк звон стаканов, и даже Мицык, наверняка не впервые услышавший пение девушки, замер на несколько секунд, сжав серую тряпку, которой полировал дубовую стойку. Потом недовольно покачал головой и вернулся к своему занятию, краем глаза отметив, что задняя дверь, ведущая во двор, приоткрылась.