Заметив, что почти впал в истерику, начальник тайной полиции осекся.
Какое-то время Треморов испытующе смотрел на него. Внезапно он увидел, как тот постарел за последние месяцы, и его кольнула жалость. Но он тут же подавил в себе неуместное чувство. Шварцман ему нужен - по крайней мере, до выборов, и позволять ему расслабляться нельзя.
– Ох, Пашенька, янычар ты мой кровожадный… - Председатель укоризненно вздохнул. - Стареешь, стареешь… О блаженной старости задумался, о том, как бы грехи свои искупить, да только без толку все это. Не искупить их тебе, когда руки в крови по локоть, если не выше. А насчет судеб человечества - не тебе о них размышлять. Об этом я подумаю, всеми любимый Председатель Народный, работа у меня такая. А тебе думать не положено, тебе исполнять надо, что прикажут. Понял? - он испытующе поглядел на Шварцмана. - Иди отсюда.
Двое сидят перед экраном. Впрочем, экран не нужен им так же, как и слова. Они молча переговариваются, и странным показалась бы постороннему эта сцена, эти двое, сидящие вполоборота друг к другу в почти полной тьме.
"Тебе не кажется, Скайтер, что со Шварцманом обошлись чересчур круто? Вторичные процессы у него, кажется, становятся все более и более деструктивными. Как бы корректировать не пришлось. Что ты ему поставил?"
"Обычный подавляющий ментоблок начального уровня. И не смотри на меня так укоризненно. Я не хуже тебя помню про критичность такого вмешательства, но выбора не оставалось. Не получался нужный контакт другими методами. Проблема в другом. Джао, ну кто бы мог подумать, что у старого негодяя, десятилетиями барахтающегося во власти и успешно выживающего на самой вершине, еще сохранилась совесть?"
Отпустив Шварцмана, Председатель несколько минут сидел, неподвижно уставившись в одну точку. Он знал своего подручного долго, слишком долго, чтобы остаться равнодушным к его эмоциям. За всю свою жизнь он еще ни разу не помнил его таким - даже тогда, когда они, сначала желторотыми юнцами, а потом и бывалыми людьми, терпели поражение в жестокой подковерной борьбе за власть. В те времена, спустя лишь несколько лет после смерти Железняка, когда проигравшим светила не ссылка почетным послом куда-нибудь на Австралийский архипелаг, как в нынешние изнеженные времена, а вьюга Конлага, железные нервы Шварцмана часто спасали их обоих. И редко когда он позволял своему лицу отразить хоть каплю из того моря эмоций, которые - Треморов знал это совершенно точно - случалось, переполняли их обоих.
Сейчас нравы смягчились - н-да, действительно смягчились, не любят вельможные чиновники жить под дамокловым мечом ссылки, мало чем отличающейся от каторги - но, как видно, нервы у однокашника тоже пришли в негодность. В любом случае, с этими Хранителями - чтоб им запнуться в темной подворотне! - надо что-то делать. В отличие от Шварцмана, зачастую склонного к мистицизму, Треморов считал себя человеком практичным и решал проблемы всеми доступными ему средствами. В тот день, когда бледный как смерть начальник канцелярии вошел в его кабинет, сопровождаемый тем парнем - ну и дурное же погоняло, Скайтер!… какая, впрочем, разница… - Народный Председатель не испытал ничего, кроме злости. О да, когда он яростно заорал на впавшего в какой-то странный ступор Шварцмана, и у него самого вдруг подкосились ноги, пресекло дыхание и прихватило сердце, он испугался. Испугался не Хранителя, его загадочной силы, его брезгливой улыбочки, а того, что ненароком допустил ошибку, за которую придется расплатиться тем единственным, что нельзя исправить - своей смертью. Но сердце отпустило. Хранитель не собирался его убивать, и страх прошел. Осталась только злая ярость, которую не удалось излить на бедолагу Шварцмана, и эта ярость еще заставит Хранителя - всех их! - пожалеть о том, что связались с ним.
Но пока… пока эти эмоции сидели глубоко внутри, дожидаясь того момента, когда смогут излиться на подходящую жертву. Сейчас Треморов оставался спокоен, спокоен тем ледяным самообладанием, которое всегда находило на него в подобных ситуациях. Со временем к нему пришло то, что у Пашки имелось с рождения. Да, Пашка, зараза, пора тебя менять. После выборов у моей канцелярии появится новый начальник. Вот кто бы? Дуболома я туда не посажу, хоть и обещал, точно, не посажу. Дурак он, пусть и преданный дурак, исполнительный. Кстати, о птичках…
– Не подошел? - Треморов даже слегка наклонился к селектору, тщетно пытаясь вспомнить, как зовут его очередную секретаршу. Они менялись у него не реже чем раз в месяц, а иногда даже и через день - в зависимости от строптивости и его настроения. Эта появилась только утром, но Треморов уже прикидывал, как он проведет с ней вечер. Правда, девушка глядела дичком, но Председатель любил, когда сопротивляются.
– Дровосеков ожидает в приемной, Александр Владиславович, - тихо ответил селектор. - Пригласить?
– Давай, подружка, - согласился Треморов. Отпустив кнопку устройства, он не сдержал довольный смешок. Кажется, девица действительно попалась стеснительная. Он поудобнее устроился в кресле и сунул в рот сигарету. Его лицо приняло нагловато-скучающее выражение, каковое и должно, по мнению Дуболома, означать физическое и моральное превосходство над собеседником.
В отличие от Шварцмана, который предпочитал сначала осторожно заглядывать в дверь, Дуболом обычно самоуверенно входил в широко распахнутую дверь, даже не удосуживаясь ее придержать, за что и получал нередко дополнительное ускорение от мощной дверной пружины. Впрочем, в кабинете его уверенность обычно несколько тушевалась - хозяин не любил даже минимальной демонстрации независимости. Вот и сейчас, неласково подпихнутый тяжелой дверью, Дровосеков, которого за глаза - а Треморов и в глаза - называли не иначе как Дуболомом за фантастические упрямство и агрессивность, вылетел на середину кабинета и остановился там, растерянно озираясь по сторонам.
– А, пришел, голубчик, - насмешливо встретил его Треморов. - Ну как, много дров наломал за сегодня? - Пожалев растерянно хлопающего глазами директора Общественных Дел, ткнул пальцем в гостевое кресло. - Садись, гостем будешь.
Несколько оправившись от первоначальной растерянности, Дуболом плюхнулся на указанное начальством сиденье, прижимая к себе обтянутый выделанной носорожьей кожей портфель, с которым редко расставался. Официально он носил в нем документы, но Треморов подозревал, что под слоем циркуляров и распоряжений там хранится парочка толстых глянцевых журналов со знойными сахарскими красотками на обложке. Да и под обложкой - тоже.
– Ну, что новенького? - лениво осведомился Треморов, в упор глядя на Дуболома.
– Все просто отлично, шеф! - встрепенулся тот. - Планы выполняются на сто десять процентов, - ударение он сделал, разумеется, на первый слог, - в Старосунженске танковый завод на днях пускаем, для уборочной вот уже бензин нашли…
– Я тебя не про то спрашиваю, - так же лениво оборвал его Треморов. - Что с товаром?
– А? Ах, с товаром…
Дуболом захлопал глазами. Сейчас он выглядел как ненароком сбежавший из психушки олигофрен-переросток. Не один его конкурент, обманувшись Дуболомовой выразительной внешностью, недооценил его способности к хитросплетенным интригам, за что и поплатился карьерой - а один так и головой.
– С товаром все в норме, шеф. Две партии порошка пришли сегодня из Халифата в Черноморск, одна на подходе к Зверинску. Мои ребята в Халифате договариваются еще о сотне килограмм травы. На наши счета в Намибийском Национальном переведено триста тысяч. Вот…
– Как везут этот порошок по Ростании? Я имею в виду, чем прикрывают? - Треморов не скрывал удовлетворения на своем лице.
– В нефти, шеф, - Дуболом расплылся в довольной улыбке, явно довольный своей изобретательностью. - Один мой человечек придумал - мозговитый, аж завидно! Там, под Зверинском, в болотах, небольшое месторождение есть, так что мы запаиваем товар в пластик и топим в цистернах. До Каменного Пояса он в нефти и едет, а на подходах к заводам мы его аккуратненько вытаскиваем и гоним дальше как лекарственное сырье. Два дня от границы до столицы, - Дуболом хихикнул над своим каламбуром, но, увидев, что шеф не отреагировал, сделал постную физиономию. - Ни одна собака не прочухивает, даже ваш умненький Шварцман ничего не знает. В общем, все путем, шеф!